Дочь Мимлы разразилась аплодисментами, а Зверок-Шнырок со слезами на глазах прошептал:
— Не надо! Не надо, миленький!
— Ради тебя я вызову совсем маленькое привиденьице, — покровительственно сказал я.
Супротивка перестал жевать и с изумлением, если не сказать, с восхищением, уставился на меня. Я достиг своей цели, спас свою честь и лицо! Но, дорогие читатели, можете себе представить, какое беспокойство охватило меня, когда часы наконец показали двенадцать! Явится ли привидение? Будет ли оно достаточно ужасным? А вдруг оно начнет чихать, пороть чушь и испортит мне музыку?
Одна из отличительных черт моего характера — та, что я любой ценой стараюсь произвести впечатление на окружающих, пробуждать в них удивление, сочувствие, испуг или вообще всякие интересные чувства. Скорее всего, тут сказалось моё непонятое детство.
Одним словом, когда стрелка часов подошла к двенадцати, я встал на утёс, воздел нос к луне, магически помахал лапами и издал воющий звук, предназначенный пронизать моих колонистов до мозга костей. Иначе говоря, я вызывал привидение.
Колонисты сидели, оцепенев от напряжения и ожидания, лишь в критически ясных, водянистых глазах Супротивки я видел искорку недоверия. В ту ночь я испытал чувство глубокого удовлетворения — ведь я внушил уважение самому Супротивке. Ибо привидение явилось. Оно таки и впрямь явилось, прозрачное, не отбрасывающее тени, и с ходу пошло пороть чушь о забытых костях и фантомах в ущелье.
Зверок-Шнырок вскрикнул и спрятал голову в песок. Зато дочь Мимлы подошла прямо к привидению, протянула лапу и сказала:
— Привет! Очень приятно познакомиться с настоящим привидением! Не хочешь супа?
Никогда нельзя знать заранее, что может выкинуть мимла!
Естественно, моё привидение оскорбилось. Оно совершенно смешалось, съёжилось, сморщилось и, бедняга, исчезло, превратившись в жалкое колечко дыма. Супротивка рассмеялся, и, я уверен, привидение слышало его. Такой вот букет, ночь была испорчена.
Но колонистам пришлось дорого поплатиться за непростительную бестактность Супротивки, ибо засим последовала неделя неописуемая. Никто из нас не мог спать по ночам. Привидение нашло железную цепь и громыхало ею до четырёх утра. Слышалось уханье филинов и вой гиен, шаркающие шаги и потрескивание, мебель подскакивала и разлеталась на куски. Колонисты возроптали.
— Убери своё привидение, — сказал Супротивка. — Ночью мы хотим спать!
— Так не пойдёт, — серьёзно отвечал я. — Раз уж я вызвал привидение, придётся его терпеть.
— Зверок-Шнырок в слезах, — укоризненно сказал Супротивка. — Привидение нарисовало на его банке череп с костями и написало: «ЯД», и теперь Зверок-Шнырок сам не свой и говорит: «Яд — это отрава, так называют жён, а я до сих пор не женат и, стало быть, уже никогда не женюсь».
— Какое ребячество, — сказал я.
— Да и Фредриксон тоже сердится! — продолжал Супротивка. — Твоё привидение исписало предостережениями весь «Марской аркестр» и крадёт у него стальные пружинки!
— Да, раз так, надо что-то предпринять! — взволнованно воскликнул я. — И немедленно!
Я спешно сочинил объявление и повесил его на дверь рубки. Оно гласило:
«Уважаемое привидение! В связи со случившимся инцидентом в следующую пятницу перед закатом состоится собрание с привидением. Все жалобы принимаются во внимание.
P. S. Железных цепей с собой не брать».
Я долго размышлял над тем, написать ли
Привидение ответило красной краской на пергаменте (пергаментом послужил старый дождевик Фредриксона, он был приколот к двери хлебным ножом Мимлы).
«Роковой час близится, — писало моё маленькое привидение. — В пятницу, ровно в полночь, когда прозвучит одинокий вой Смерти-Собаки в роковом краю! Тщеславные слизняки, уткнитесь носами в землю, гудящую под тяжкими шагами Незримого, ибо подстерегающий вас Рок написан кровью на стене склепа! Вот захочу — и возьму с собой железную цепь!
— Эге! — сказал Супротивка. — Рок, сдаётся, его излюбленное словечко.
— Постарайся не смеяться на этот раз, — сурово предупредил я его. — Смех — признак того, что ты не уважаешь ничего на свете!
Зверка-Шнырка послали пригласить Фредриксона на собрание с привидением. Разумеется, я мог бы сходить и сам, но вспомнил слова Фредриксона: «Ты не должен видеть, пока всё не будет закончено. Ты пришел слишком рано. Я малость спешу». Вот и всё, приветливым, но ужасно отрешённым голосом.
Привидение явилось ровно в двенадцать, издав три воющих звука.
— Я здесь! — возвестило оно на свой неподражаемый манер. — Трепещите, о смертные, мщения за забытые кости!
— Ну-ну, — сказал Супротивка. — Чего ты без конца нудишь про какие-то дряхлые кости? Чьи это кости?
Я пнул Супротивку по колену и учтиво сказал:
— Приветствую тебя, фантом ущелья! Как поживаешь? Изжелта-блёклый кошмар скалит зубы над этим пропащим побережьем!
— Не присваивай себе мои реплики! — сердито отрезало привидение. — Такое могу говорить исключительно я!
— Слушай, — сказал Фредриксон. — Имеем мы право спать спокойно? Стращай кого-нибудь ещё, а?
— Да все другие уже привыкли ко мне, — угрюмо ответило привидение. — Даже друнт Эдвард больше не боится меня.
— А я боюсь! — крикнул Зверок-Шнырок. — Я всё ещё боюсь!
— Это очень любезно с твоей стороны, — сказало привидение и поспешно добавило: — Позаброшенные караваны скелетов воют в леденяще-зелёном свете луны!
— Дорогое привидение — ласково сказал Фредриксон. — У тебя, как я погляжу, нервы пошаливают. Слушай, что я тебе скажу. Ты обещаешь уйти со своими острастками куда-нибудь ещё. А я обещаю научить тебя новым способам острастки. Идёт?
— Фредриксон дока по части всякой страсти-напасти! — воскликнула дочь Мимлы. — Ты понятия не имеешь, что он может сотворить из фосфора и жести. Ты сможешь до смерти застращать друнта Эдварда!
— И Самодержца, — добавил я. Привидение в нерешительности смотрело на Фредриксона.
— Собственный ревун? — предложил Фредриксон. — А ещё — страшный фокус с ниткой и канифолью?
— Как это? — с интересом спросило привидение.
— Нитка потолще, — продолжал Фредриксон. — Но не толще двадцатого номера. Цепляешь нитку к чьему-нибудь окну. Становишься снаружи и натираешь нитку канифолью. Жуткий вой.
— Клянусь моим демоническим оком, ты парень свой в доску! — воскликнуло привидение и свернулось калачиком у ног Фредриксона. — А не мог бы ты соорудить мне собственный скелет? Жесть, говоришь? Она у меня есть. Как это сделать?
Тут Фредриксон сел и до самого рассвета описывал, какими способами можно стращать
