стать финальной сценой всех моих мечтаний и надежд.

К счастью, здесь, в этой незнаемой стране, мы мало что увидели — одни только округлые травянистые холмы повсюду Надо полагать, это была страна округлых холмов, и вверх и вниз по этим зелёным холмам карабкались невысокие булыжные стены, их было великое множество, и были они длинные-предлинные — детища нешуточного труда Ну а одиночно стоящие дома были по большей части сделаны из соломы, на мой взгляд — необычайно небрежно.

— Зачем они построили все эти булыжные стены? — удивлялся Супротивка. — Запирают они кого- нибудь в них или, наоборот, отгораживаются ими? И вообще, куда они все подевались?

Кругом стояла мёртвая тишина — и ни намёка на взбудораженные толпы, которые должны были бы ринуться к нам, поинтересоваться нами, нашим штормом, подивиться и пожалеть нас. Я был глубоко разочарован, и, уверен, все остальные разделяли мои чувства. Когда же мы проходили мимо маленького домика, построенного, если это только возможно, небрежнее прочих, мы со всей несомненностью услышали звук игры на гребешке и крайне удивились. Мы постучали в дверь четыре раза, но никто не открыл нам.

— Эгей! — крикнул Фредриксон. — Есть кто дома?

И в ответ мы услышали тоненький голосок:

— Нет! Никого нету!

— Чудно, — сказал я. — Кто же это тогда говорит там внутри?

— Это я, дочь Мимлы, — ответил голосок. — Только убирайтесь-ка отсюда, да поживее, я не открою никому, пока мама не вернётся!

— А где твоя мама? — спросил Фредриксон.

— Она на Празднике Сада, — печально произнёс голосок.

— Почему же ты не пошла вместе с ней?! — возмущённо спросил Зверок-Шнырок. — Может, ты слишком маленькая?

Тут дочь Мимлы разревелась и воскликнула:

— У меня болит горло! Мама думает, у меня дифтерит!

— Открой дверь, — ласково сказал Фредриксон. — Мы осмотрим твоё горло. Не бойся.

И дочь Мимлы открыла дверь. Шея у неё была повязана шерстяным платком, глаза совсем красные от слёз.

— Ну вот, давай посмотрим, — сказал Фредриксон. — Открой рот. Скажи: а-а-а-а!

— А ещё мама думает, что это может быть сыпной тиф или холера, — мрачно сказала дочь Мимлы. — А-а-а-а!

— Никакой сыпи, — сказал Фредриксон. — А горло болит?

— Ужасно, — простонала дочь Мимлы. — Вот увидите, моё горло совсем закроется, и я больше не смогу ни дышать, ни есть, ни говорить.

— Марш в постель, — испуганно сказал Фредриксон. — Пойдём отыскивать твою маму. Сию же минуту!

— Не надо! — воскликнула дочь Мимлы. — По правде сказать, я только притворилась. Я вовсе не больна. Мне просто нельзя было идти с мамой на Праздник Сада, ведь я такая невозможная, что временами мама устаёт от меня!

— Притворилась? Зачем? — недоумённо спросил Фредриксон.

— Потехи ради! — ответила дочь Мимлы и снова разревелась. — Мне не знаю как скучно!

— Захватим её с собой и пойдём на этот их праздник, — предложил Супротивка.

— А если Мимла рассердится? — возразил я.

— Да нет же! — восхищённо воскликнула дочь Мимлы. — Мама любит иностранцев! Вдобавок она наверняка позабыла, какая я невозможная. Она всё забывает!

Крошка Мимла скинула с себя шерстяной платок и выбежала из домика.

— Поторопитесь! — крикнула она. — Король наверняка давно уже пустил в ход свои сюрпризы!

— Король! — воскликнул я, и у меня захолонуло на сердце. — Настоящий Король?!

— А что тут удивительного? — спросила дочь Мимлы. — Самый что ни на есть настоящий! Самодержец, самый великий Король на свете! А сегодня у него день рождения, ему стукнуло сто!

— Похож на меня? — прошептал я.

— Нет, вовсе нет! — удивлённо возразила дочь Мимлы. — С какой стати ему походить на тебя?

Я пробормотал что-то невразумительное и покраснел. Разумеется, это была незрелая идея. Но всё же… Помыслить-то о таком во всяком случае не возбраняется… Я ощущал в себе что-то этакое королевское. Ну да ладно. Так или иначе я получу возможность увидеть Самодержца и, быть может, даже побеседовать с ним!

В Королях есть нечто совершенно особенное, нечто достойное, возвышенное, неприступное. Вообще- то я никем не склонен восхищаться (разве что Фредриксоном). Но Королём можно восхищаться и не чувствовать себя при этом ничтожеством. Это чудесное ощущение.

Тем временем дочь Мимлы бежала всё дальше и дальше по холмам, перескакивая через булыжные стены.

— Послушай, — сказал Супротивка. — Для чего вы понастроили столько стен? Запирать в них кого- нибудь или, наоборот, отгораживаться?

— Фу-ты ну-ты, да ни для чего, — отвечала дочь Мимлы. — Просто верноподданным приятно строить стены, ведь тогда можно захватить с собой еду и выбраться на лоно природы… Мой дядя построил семнадцать километров! Вы бы удивились, если бы увидели моего дядю, — без умолку тараторила дочь Мимлы. — Он учит все буквы и все слова спереди назад и сзади наперёд и ходит вокруг них, пока не уверится, где они оказались. Если слова очень длинные и сложные, он может заниматься ими часами!

— Например, гарголозимдонтолог, — сказал Супротивка.

— Или антифилифренпотребление, — сказал я.

— О! — воскликнула дочь Мимлы. — Уж если они такие длиннющие, он становится лагерем возле них. Ночью он закутывается в свою длинную рыжую бороду. Полбороды служит одеялом, полбороды матрацем.

Днём у него в бороде живут две маленькие белые мышки, и им не приходится платить никакой квартплаты, такие они милые!

— Прошу прощенья, но мне кажется, она снова говорит неправду, — сказал Зверок-Шнырок.

— Мои братья и сёстры тоже так думают, — сказала дочь Мимлы. — У меня их не то четырнадцать, не то пятнадцать, и каждый думает так. Я самая старшая и самая умная. Ну вот мы и пришли. Скажите маме, что это вы заманили меня пойти с вами.

— А как она выглядит? — спросил Супротивка.

— Она круглая, — отвечала дочь Мимлы. — У неё все круглое. И внутри, наверное, тоже.

Мы остановились перед высоченной стеной с проходом, увенчанным гирляндами. Наверху висела афиша с текстом:

— А что может произойти? — спросил Скалотяп.

— Все что угодно, — ответила дочь Мимлы. — Это-то и есть самое интересное.

Мы вошли в Сад. Он был запущенный, заросший на какой-то бесшабашный, развесёлый манер.

— Прошу прощенья, здесь водятся дикие звери? — спросил Зверок-Шнырок.

— Хуже того, — прошептала дочь Мимлы. — Пятьсот процентов гостей просто-напросто пропадают бесследно! Об этом умалчивают. Ну, теперь я удираю. Привет!

Мы осторожно двинулись дальше. Дорога пролегала в густом кустарнике — длинном зелёном тоннеле из листвы, полном таинственного полумрака…

— Стой! — крикнул Фредриксон, навострив уши.

Дорогу пересекала пропасть! А внизу (нет, страшно сказать) затаилось что-то мохнатое с