Но вот перевёрнута страница, и я приступаю к новой главе моей жизни. Земля по носу, большой одинокий остров посреди моря! Величественный силуэт незнакомого побережья!

Я стал на голову и крикнул:

— Фредриксон! Теперь опять должно что-то произойти!

Зверок-Шнырок мигом перестал дурно себя чувствовать и принялся готовить банку к высадке на берег. Скалотяп до того разнервничался, что укусил самого себя за хвост, а Фредриксон возложил на меня задание отполировать всю уцелевшую арматуру. (Супротивка вовсе ничего не делал.) Мы плыли прямо к незнаемым берегам. Вверху на высоком холме виднелась какая-то башня, похоже, маяк. Башня эта тихонько шевелилась, потягивалась, извивалась — довольно-таки удивительный феномен! Но у нас было столько дел, что мы вскоре перестали обращать на нее внимание.

Когда «Марской аркестр» подошёл к берегу, все собрались у поручней, гладко причёсанные, с вычищенными зубами и хвостами.

И тут где-то над нашими головами прогремело, и мы услышали следующие ужасные слова:

— Ха! Морра меня забери, если это не Фредриксон и его очумелая компашка! Ну, теперь-то я до вас добрался!

Чёрт подери! Это был друнт Эдвард, и страшно злой к тому же.

— Вот какие анекдоты приключались со мною в молодости, — сказал Муми-папа и закрыл книгу.

— Почитай ещё! — воскликнул Снифф. — Что произошло потом? Друнт хотел затоптать вас насмерть?

— В следующий раз, — загадочно произнёс Муми-папа. — Ты заинтригован, да? Но, видишь ли, это один из трюков сочинительства — закончить главу на самом ужасном месте.

Сегодня Муми-папа лежал на песчаном берегу со своим сыном, Снусмумриком и Сниффом. В то время как он читал им об ужасном шторме, их взгляды блуждали по морю, которое беспокойно, как ему и положено поздним летом, накатывало свои волны на берег.

Им представлялось, как «Марской аркестр» летит, словно корабль-призрак, сквозь шторм с их папами на борту.

— Воображаю, как дурно было Зверку-Шнырку в его банке, — пробормотал Снифф.

— Здесь холодно, — сказал Муми-папа. — Пройдёмся чуток?

И они побрели по водорослям к мысу. Ветер дул им в спину.

— Ты умеешь подражать голосу скалотяпов? — спросил Снусмумрик.

Муми-папа попробовал.

— Нет, — сказал он. — Ничего похожего. У них звучит так, будто трубят в жестяную трубу.

— Чуточку всё же получилось, — сказал Муми-тролль. — Папа, а разве ты потом не убежал с хатифнаттами?

— Ну что ж, — сконфуженно ответил Муми-папа, — может, так оно и было. Но это было гораздо, гораздо позже. А сейчас я раздумываю, стоит ли включать этот эпизод в мемуары!

— Мне кажется, непременно надо включить! — воскликнул Снифф. — Ты пустился потом в разгул?

— Замолчи, — сказал Муми-тролль.

— Ну-ка, ну-ка, ну-ка! — сказал его папа. — Смотрите-ка, там что-то лежит, прибилось к берегу. Бежим подберём!

И они побежали.

— Что это за штука такая? — спросил Снусмумрик.

Это было что-то большое, тяжёлое, и походило это что-то на луковицу. Вне сомнения, оно очень долго плавало по морю, так как сплошь обросло водорослями и ракушками. Местами на растрескавшемся дереве была видна позолота.

Муми-папа взял эту деревянную луковицу в лапы и стал рассматривать. И чем дольше он рассматривал, тем шире раскрывались его глаза, под конец он закрыл их лапами… и глубоко вздохнул.

— Дети, — сказал он торжественным и несколько дрожащим голосом, — перед вашими глазами шишка с крыши штурманской рубки речного судна «Марской аркестр»!

— О! — благоговейно произнёс Муми-тролль.

— А теперь, — продолжал растроганный воспоминаниями Муми-папа, — теперь я хочу начать новую большую главу и поразмыслить над этой находкой наедине с собой. Бегите играйте в гроте.

И Муми-папа пошёл дальше к мысу с позолоченной шишкой под мышкой слева и мемуарами под мышкой справа.

— Я был бедовый парень в молодости, — сказал он сам себе. — И не так уж я плох и сейчас! — добавил он и ликующе притопнул по песку ногой.

Так вот, я и поныне почти убеждён в том, что друнт Эдвард возьмёт и усядется на нас. Вне сомнения, он горько плакал бы после этого и тщетно пытался бы заглушить голос совести, устроив нам похороны по первому разряду. С другой стороны, верно и то, что он очень скоро забыл бы про этот плачевный инцидент и пошёл бы и уселся ещё на каких-нибудь своих знакомых, безо всякого умысла разозливших его.

Как бы то ни было, в этот решающий момент у меня явилась идея. «Шурум-бурум!» — как обычно, шумнуло у меня в голове — и вот она, идея! С невинным видом я приблизился к этой пышащей яростью горе и с непоколебимым спокойствием сказал:

— Привет, дяденька! Рад свидеться с вами вновь. Как ваши ноги, по-прежнему болят?

— И ты ещё смеешь спрашивать меня об этом! — проревел друнт Эдвард. — Ты, водяная блоха! Уж так-то болят мои ноженьки! Уж так-то болит мой зад! И в этом виноваты вы!

— В таком случае, — сказал я, сохраняя самообладание, — вы, дяденька, особенно обрадуетесь нашему подарку — настоящему спальному мешку из гагачьего пуха. Изготовлен специально для друнтов, севших на твёрдое!

— Спальный мешок? Из гагачьего пуха? — сказал друнт Эдвард и близоруко воззрился на наше облако. — Разумеется, вы обманете меня и на этот раз, мошенники, морра вас побери. Эта самая… подушка… она наверняка набита камнями…

Он вытащил облако на берег и недоверчиво обнюхал.

— Садись, Эдвард! — крикнул Фредриксон. — Мягко и уютно!

— Ты и раньше так говорил, — отозвался друнт. — Мягко и уютно, говорил ты. А что оказалось на деле? Самое что ни на есть колючее, жёсткое, страшно каменистое, бугристое, скалистое, морра его побери…

И, сказав это, друнт Эдвард уселся на облако и погрузился в насторожённое молчание.

— Ну как? — сгорая от нетерпения, воскликнули мы.

— Хррумпфх, — угрюмо сказал друнт. — Кажется, тут есть несколько мест, совсем не твёрдых. Посижу ещё немножко, чтобы убедиться, следует вам всыпать или нет.

Но когда друнт Эдвард убедился, мы были уже далеко от того рокового места, которое так легко могло