– Где тебя говорить учили? – улыбнулась она. – Надо же какое слово отыскал – «рассердился»! Офигеть можно. У нас классуха в школе выражалась примерно так же. Тебя что, нашли в Антарктиде и разморозили?

– На Марсе, – ответил я. – Там тоже холодно.

– Да, похоже. Куда двинем?

– Ну, вроде в ресторан собирались.

Она снова улыбнулась, видимо, я опять что-то не так сказал. В принципе, у нас не такая уж большая была разница в возрасте, но воспитывалась она на совершенно других культурных традициях, дискотеки там, клубы, наверное. Совсем другая жизнь, совсем другой опыт. Мне сразу стало с ней интересно, причем не как с девушкой, об этом я пока не думал, а как, например, с инопланетянином, если бы он неожиданно повстречался в лесу. Представитель другой культуры. Представительница.

– В кабак – это нехило, конечно, но они все разводные, – задумчиво произнесла Катя. – Схаваешь на десятку, заплатишь сотню. Ты вообще любишь японскую жранину?

– Честно?

– Не пробовал, что ли? Вот, блин, точно человек с Марса. Офигенно! Хочешь, я буду твоим гидом на Земле? Тут много прикольного.

– Так я для этого и прилетел.

– Годится. Тогда айда на Калининский, там есть одно место, где японскую хавку можно без всякого кабака прикупить.

– Пешком?

– А что, в напряг? Лето, гулять, клево! Бульвар!

«Пройдет лет десять, – подумал я, – и язык совершенно изменится. Фильмы пятидесятых годов придется с русского на русский переводить».

– Да нет, нормально. Я думал, тебе тяжело.

– Расслабься. Я еще тебя перехожу.

«Это вряд ли», – подумал я, вспоминая тридцатикилометровые марши в полной экипировке.

Мы направились вдоль бульвара, и мне как-то сразу стало хорошо. Словно я и впрямь только что приземлился, вышел из серебристой ракеты и теперь гуляю по совершенно новому, незнакомому миру. Над нами ветер нес трепещущие паутинки, под ногами шуршали желтые листья, солнце светило так, словно напоследок отдавало не израсходованное за лето тепло. На Марсе такого нет, там Солнце, говорят, с вишню размером.

Добравшись до Калининского, мы зашли в гастроном, и я накупил всего, что советовала взять Катя. Сам я в этих роллах и суши не разбирался, только слышал названия. Она же предметом владела неплохо – выбирала какие-то салаты из морской травы, бутербродики из риса и сырой рыбы, красиво нарезанных осьминогов.

– Сколько получилось? – спросила она, когда я расплатился.

– Чуть меньше тысячи, – ляпнул я прежде, чем сообразил, что, раз я угощаю, цена должна оставаться тайной.

– Кайфово. В кабаке мы за штуку только понюхали бы.

Похоже, ей вообще было наплевать на приличия. Захотела – спросила. Так, может, и я беспокоюсь напрасно?

«Не по делу гружусь», – попробовал я перевести фразу на ее язык.

Получилось как-то не очень уклюже. По-зэковски как-то.

– Куда пойдем?

– Жрать, – пожав плечами, ответила Катя.

– В смысле? На улице, что ли?

– Так погода же классная! Можно в ботсад ломануться, если тебя не ломит по городу шариться.

– Да нет, я не против.

Мы направились к Садовому, чтобы поймать машину. Если честно, я Кати немного стеснялся. Стеснялся того, как ярко она выражала эмоции, как размахивала пакетом с японской едой, как шагала широко, совсем не по-женски, как наехала на прыщавого подростка, который, зазевавшись, толкнул ее локтем. Она напомнила мне Фиону из фильма «Шрек», только не красавицу-принцессу, а до неприличия милую зеленокожую людоедку, которая при всем своем очаровании могла запросто пукнуть за пиршественным столом. Да, Катя вела себя действительно неприлично, я за ней в первую встречу такого не замечал. Может, если бы заметил, то не стал бы звонить. Страшно было представить, как бы она смотрелась в ресторане – шумная, яркая, нарочито старающаяся не выглядеть женственно и каждым движением показывающая, что имеет на это не меньше права, чем все остальные. Прохожим это не нравилось, я видел это в каждом взгляде. Мужчинам не нравилось, что она позволяет себе не быть как все женщины, а женщин нервировало, что они так не могут, что они стеснены какими-то рамками, понятными им, но о которых Катя не имеет ни малейшего представления. Иногда я ловил во взглядах упреки в свой адрес. Чего ты, мол, с ней гуляешь? Нормальных мало?

И я на них обозлился. Нет, я и сам недолюбливал выскочек и показушников, не любил, когда кто-то целовался на людях, не любил крикунов, которые что-то до неприличия громко рассказывают стоящим рядом друзьям в переполненном вагоне метро. Но с Катей было иначе. Я вдруг понял, что ничего нарочитого она не делает, что она вот так и живет – как ей нравится. И все ее панковские манеры, весь ее сленг были следствием только одной причины – ей так нравилось. И для нее это было достаточным аргументом, самым важным. Была в этом изрядная доля эгоизма, как мне показалось вначале, но чем больше я за ней наблюдал, тем больше в мою душу закрадывалось сомнение – а эгоизм ли это? Что-то в ее поведении, на