– А ты?

– Я отношусь к большей части.

Она улыбнулась одними глазами, но я не понял, что за мысль при этом мелькнула у нее в голове. Мы развернули пакет, достали пластиковые коробочки с салатами и рисовыми колобками. Еще там был темно- коричневый соевый соус, какие-то розовые лепестки и нечто зеленое, похожее на пластилин.

– Это васаби, – объяснила мне Катя. – Японская горчица. Попробуй, приколись. Ее надо в соусе развести. А эти розовые фиговины – маринованный имбирь. Ешь, не отравишься.

Мы уселись в траву. Впервые в жизни взяв в руку палочки для еды, я неуклюже принялся разводить ими горчицу в соусе. Однако, попробовав первое блюдо, я понял, что в японской кухне действительно есть свой прикол, как выражалась Катя. Еда была сытной, по-своему вкусной и не вызывала в животе чувства тяжести, как если набить пузо кашей или картошкой.

Поев, мы принялись бродить по парку, только не по дорожкам, как большинство добропорядочных граждан, а поперек, петляя между деревьями, перепрыгивая через ручьи и маленькие болотца.

– Правда, похоже, что здесь живет леший? – спросила Катя, показывая на неправдоподобно огромный куст мать-и-мачехи.

– Где?

– Ну, внутри куста. Да посмотри же, как листья двигаются! Совсем как живые, а не по ветру.

– И как же леший мог попасть внутрь куста?

– Запросто. Он же дух!

Я невольно усмехнулся. Когда я служил срочную, духами у нас называли молодых бойцов, пришедших в боевую часть из учебки. Леший-салага – это круто. Да еще в кусте. Кроме шуток, Катя меня удивила – не ребенок ведь, чтобы о леших всерьез говорить.

– Хочешь, я тебе еще духов покажу? – она глянула мне в глаза.

– Тоже в кустах?

– Нет, свободных. Они на деревьях, увидишь. Надо только чуть подальше в чащу уйти, где людей мало.

Как-то сразу, без стыка, она перешла со сленга на обычный русский. Получилось так резко, что у меня на миг произошло раздвоение сознания, чему здорово способствовала принятая во сне грибная дурь. Мне пришлось сжать кулаки, чтобы прийти в себя.

– Зачем уходить от людей? – спросил я. – Эти духи что, боятся живых?

– Они сами живые. Только другие, не такие, как мы. Из чего-то не такого, как мы, сделанные. Мне кажется, что они чувствительны к человеческим эмоциям, обжигаются о них. Пойдем, сам увидишь.

Честно говоря, я уже начал подозревать недоброе. Встречал я и раньше одержимых идеями, чаще всего изуродованных тоталитарными сектами или учениями великих умов человечества. Сумасшедших. Все они видят то, чего нет. Но когда мы продрались через кусты в глубь парка и Катя показала на верхушки деревьев, я от неожиданности оторопел – в вышине крон висело хорошо видное сияние, больше всего похожее на слабо освещенное марлевое покрывало. Это несмотря на яркое солнце в небе!

– Дисперсия света? – шепотом спросил я.

– Это духи. Настоящие. Вон смотри, на тех деревьях нет, хотя дисперсия света должна быть и там.

На деревьях, что стояли ближе к дорожке, муаровых покрывал действительно не было.

– Должно быть физическое объяснение, – не очень уверенно произнес я.

– Так духи – они же физические! Только они целиком из энергии, без вещества.

– Ты прикалываешься или серьезно? – я не знал, как на это реагировать.

– Но ты же видишь глазами!

– А раньше почему не видел?

– Давно ли ты взгляд поднимал в лесу?

Это был аргумент. С этим трудно было поспорить. Когда в лесу приходится поднимать взгляд, там уже не до духов, там уже или вертолет, или вражеский снайпер, или рейдер, если во сне.

Побродив в чаще, мы выбрались на дорожку.

– А за что ты сидел? – вдруг спросила Катя.

– Что? – вытаращился я на нее.

– Ты же говорил, что сидел.

– С ума сошла? Я говорил, что был в длительной командировке в глухих местах. Это не одно и то же. Про зэков – это ты сама домыслила.

– Да не грузись. Просто в тебе есть что-то необычное. Такое бывает у зэков, у тех, кто убивал. Я парочку знала.

– Психолог, блин… – вздохнул я.

– Ну чего тебе, трудно сказать? Я же лопну от любопытства.

– Я был на войне. – Это оказалось легче выговорить, чем я думал.

– Ого! И кем?