что больше любишь Болгарию, чем твой родной отец? Да узнай он только, что ты берешь у Соколова и читаешь газеты, он с тебя шкуру спустит, не поглядит, что тебе уже сорок стукнуло.
—
Мама, ты врешь, как цыганка! Мне с рождества пошел тридцать второй год. Я лучше тебя знаю, сколько мне лет!
Этот диалог был прерван служанкой.
—
Тетя Дона, иди, дяде ІОрдану плохо, — проговорила она испуганно.
—
Этого только не хватало! О боже мой, господи! — взвизгнула Юрданица и, позабыв сковородку на огне, побежала к мужу.
Поднимаясь по лестнице, она услышала истошные крики — у Юрдана начались колики. Жена нашла его в комнате на втором этаже; старик катался по полу, корчась от нестерпимой рези в кишечнике. «Лицо его, обезображенное болью, посинело; громкие, отчаянные вопли, слышные даже на улице, вырывались из его груди, приводя в ужас всех окружающих.
Немедленно послали работника за лекарем Янелией, но посланный вернулся один — лекарь уехал в К. Пришлось прибегнуть к домашним средствам. Но ни компрессы, ни растирания, ни лекарства не помогали больному. Он то корчился, свертываясь клубком, то перекатывался с места на место.
Юрданица не знала, что делать.
—
Может, позвать доктора Соколова? — предложила она мужу.
Стефчов пробормотал что-то неодобрительное.
—
В позапрошлом году я его раз звала, и он мне помог, — сказала Юрданица и, обратившись к мужу, снова спросила: — Юрдан, позвать доктора?
Юрдан отрицательно помахал пальцем и снова застонал.
—
Слышишь? Давай пошлем за доктором Соколовым! — убеждала его Юрданица.
—
Не хочу… — простонал старик.
—
Ты не хочешь, а я тебя не послушаю! — проговорила Юрданица решительным тоном. — Чоно! — обратилась она к работнику. — Ступай позови доктора Соколова! Быстро!
Чоно направился к двери, но, едва переступив порог, остановился, испуганный громким рыдающим воплем хозяина.
—
Не смейте его звать!.. Не хочу я видеть этого негодяя, этого разбойника…
Юрданица смотрела на него в отчаянии.
—
Ты что ж, умереть хочешь? — крикнула она.
—
Ну и пусть умру!.. Убирайтесь вон, проклятые!.. — заревел старик.
Часа два спустя кризис стал понемногу проходить. Стефчов, увидев, что тестю полегчало, быстро оделся, чтобы отправиться в конак.
Лил дождь.
Спускаясь по лестнице, Стефчов встретил низенького человечка.
—
Ну что? — спросил Стефчов. — Высмотрел?
—
Там они, у Бейзаде.
—
Опять в саду?
—
Нет, идет дождь, собрались в подвале. Я их выследил… Я ведь тоже не дурак.
Это был Рачко, бывший содержатель Карнарского постоялого двора. Теперь он работал за поденную плату у Юрдана и заодно помогал его зятю в слежке.
—
Принеси мне зонтик.
Минуту спустя Стефчов был уже на улице.
Лалка, стоявшая за дверью, слышала этот разговор. Она посмотрела вслед мужу каким-то странным, испуганным и удивленным взглядом. Потом быстро поднялась по лестнице и скользнула в одну из комнат.
V.
Предательство
Когда
Стефчов пришел в
конак,
у бея сидел только один человек — Заманов.
Они играли в таблу.[84]
Христаки Заманов был официальным осведомителем турецких властей и за свою работу получал вознаграждение от конака в Пловдиве. Ему было сорок пять лет, по выглядел он старше. Большое сухощавое смуглое лицо его с черными бегающими, но тусклыми глазами было покрыто преждевременными морщинами, и выражение у него было неприятное, даже какое-то зловещее. Коротко подстриженные усы его сильно поседели; волосы, тоже седые, сальные и нечесаные, на затылке выбивались из-под грязного феса; надо лбом виднелись залысины. Заманов носил потрепанный фиолетовый кафтан из грубой домотканой шерсти с черным суконным воротником, сильно лоснившимся. Высокий и стройный, он обычно ходил, опустив голову и словно клонясь под тяжестью общего презрения. На всем облике этого человека лежал отпечаток бедности и цинизма. Постоянным его местожительством был Пловдив, но он часто объезжал окрестные городки. Родившись в Бяла-Черкве, он знал всех в этом городе, но и его здесь знали все. Его приезд сюда в такое время взволновал тех, у кого были причины волноваться. Было ясно, что приезд этот связан с какой-то миссией, не сулящей ничего доброго. Присутствие Заманова неизменно внушало людям страх и отвращение, и он это чувствовал, но не смущался. Бесстыдно и самоуверенно встречал он презрительные взгляды, как бы говоря: «Чему вы удивляетесь? Профессия как профессия! Надо же и мне существовать». Он уже успел повидаться с
несколькими
видными горожанами и попросить у них денег в долг. Само собой разумеется, никто не посмел отказать столь щепетильному должнику и любезному согражданину. Заманов несомненно знал, какие события назревают в
Бяла
-Черкве, и с язвительной усмешкой спрашивал каждого встречного юношу:
— Ну как, вооружаетесь? — И, чтобы вконец смутить собеседника, добавлял негромко: —Ничего у вас не выйдет, — после
чего
уходил, оставив юнца в полном смущении.
Позавчера он сказал примерно то же самое председателю местного комитета. Эта назойливая откровенность производила такое зловещее впечатление, что прохожие разбегались с улиц, по которым он проходил.
Вот почему Стефчов просиял, застав у бея такого могущественного союзника. Улыбаясь, он поздоровался с игроками и, пожав руку Заманову, непринужденно, как свой человек, сел около них, чтобы следить за игрой.
Старый бей, облаченный в черный сюртук, застегнутый на все пуговицы, кивком головы поздоровался со Стефчовым и продолжал играть с величайшим вниманием. Когда партия
Вы читаете Под игом
