может, не только родные, но и Исудзу, его милая, прекраснейшая Исудзу, тоже навсегда исчезла там, в кромешном аду покрытого сплошным пламенем Токио…

Так уж устроен человек, что в момент самых тяжелых, смертельно опасных испытаний ни с того ни с сего вдруг влезают ему в голову какие-то посторонние, неуместные в данной обстановке, какие-то странные, отвлекающие от активных действий мысли и воспоминания.

То же самое, можно сказать, происходило в описываемый момент и с Косоку Ямадзаки. Вместо того чтобы именно сейчас, в этой сверхэкстремальной обстановке, когда его подлодке грозила очевидная опасность, предпринять самые решительные, предписанные уставом действия, находящийся на боевом посту гидроакустик унтер-офицер Косоку Ямадзаки продолжал оставаться в состоянии неизвестно как возникшей психической заторможенности, некоей почти полной прострации.

Так, например, он непонятно зачем вдруг стал сопоставлять некоторые постулаты секты «дзэн», как части буддийской религии, с некоторыми общеизвестными канонами синтоизма — «пути богов», «дао», а рыцарский кодекс бусидо с чем-то в этом духе совсем неопределенным. Рассуждая о бренности земного бытия, он, казалось ему, пришел к неоспоримому выводу, что чисто японская философия аскетического самоусовершенствования не так уж плоха.

Продолжая размышлять в том же направлении, он подумал и о том, что, в полном соответствии с учением философской школы «дзэн», существующий мир следует признать не просто несовершенным, но и неразумным, нелепым…

Внезапно в сознании Косоку, как радужный мираж на тропической глади океана, возник образ его старшего брата Катори, с его застенчивой девичьей улыбкой, той самой, по поводу которой так часто шутили в семье и которую так горячо всегда защищала их дорогая ама, так горячо любившая своего первенца, второго, после отца, главу дома.

Где-то здесь, в этих водах, как раз вблизи Сингапура, в морском сражении, незабвенный Катори погиб в тот момент, когда снаряд, выпущенный с английского линкора, попал в десантную баржу с морскими пехотинцами, среди которых был и он, его брат.

Уже не обращая никакого внимания на конвульсивно дергающиеся самописцы приборов и все возрастающий шум в наушниках, Косоку наконец снял их и положил в ногах на полу. С таким же безразличием он выдернул шнуры, всех акустических дальномеров.

Прошло две-три минуты. Вдруг колоссальной силы удар и металлический скрежет мгновенно затмили сознание Ямадзаки. Сорвавшийся со стеллажа ящик с тяжелым инструментом сначала грохнулся об потолок, обрушился на его голову…

Вместе со страшным грохотом в образовавшуюся поперечную трещину, прямо по разошедшемуся клепаному шву субмарины хлынула с большим напором вода, быстро залившая лежащий на полу труп Ямадзаки и все свалившиеся на него картонные коробки.

С центрального поста громко прозвучал запоздалый сигнал боевой тревоги. В гидроакустический отсек влетел капитан Юкио Коно. Крайне возбужденный, без кителя и выкрикивая проклятия, он набросился на коробки с чертежами. Многие из них уже плавали по заполнившей отсек воде.

Хватая первую попавшуюся под руку коробку, он передал ее стоящим тут же, прибежавшим с ним офицерам и матросам, те, в свою очередь, отправляли их дальше, наверх.

В этой живой цепи стоял и друг Косоку Ямадзаки — радист субмарины унтер-офицер Хидзаки Исихара. Получая очередную, почти размокшую коробку, он передавал ее подбежавшему к нему старпому Нобору Йосиде. Лучше многих зная истинную цену спасаемого ими груза, он, как Юкио Коно, был в чрезвычайно расстроенном состоянии и все время сетовал на плохую сохранность обмякших, раскисших от воздействия морской воды упаковок. Срывая злость на подчиненных, он орал благим матом на каждого по любому пустячному поводу, а чаще всего и вообще без всякого повода.

Последними из принимающих коробки были вахтенный офицер и кок, они-то и выносили эти упаковки, с которых еще стекала морская вода, и складывали их штабелем на наружной палубе субмарины.

Рядом с ними уже стоял назначенный приказом капитана часовой, вооруженный карабином с примкнутым штыком. Он считал подносимые коробки и иногда слегка подправлял неровно выпирающие края штабеля и торчащие из упаковок отпечатанные пачки бумаг.

Чтобы вместе с уходящей водой, через вновь открытый люк, не уплыли коробки, у выхода стоял еще один матрос, который в этом случае играл роль своеобразного сита и временами отталкивал от себя подплывающие ящики с чертежами.

Возникшая было вначале небольшая паника теперь улеглась, и вскоре сновавшему по отсеку в нижней рубахе Юкио Коно принесли китель. Облачившись в него, капитан подал последнюю коробку уходящему матросу и только сейчас более или менее спокойно осмотрелся по сторонам. Около приборов он увидел наконец лежащего в воде гидроакустика унтер-офицера Косоку Ямадзаки. Глянув на отключенные гидроакустические приборы, он понял все.

С досады пнув ногой труп, он отстранил рукой стоявшего у люка теперь уже без надобности матроса и пошел дальше вдоль лодки на корму с тем, чтобы окончательно оценить создавшееся положение.

В обследованных им еще двух отсеках швы разошлись несколько меньше, и одна из ближайших переборок, примыкающая к гидроакустическому отделению, была вогнута внутрь, что, собственно, явилось следствием сильного прямого удара и причиной столь плачевного состояния субмарины. С видом обреченного на смерть Юкио Коно стал осматривать открывшуюся перед ним трагическую картину.

И здесь, через образовавшиеся трещины, забортная вода продолжала поступать с таким большим напором, что, еще раз внимательно изучив все вокруг, капитан окончательно решил: в дальнейшем бороться за спасение подводной лодки уже бесполезно.

«Тут, — подумал он, — на это не хватит ни времени, ни людей». Вернувшись в боевую рубку, Юкио Коно включил громкоговорящее устройство и скомандовал личному составу, продолжавшему еще находиться на боевых постах в каждом отсеке, срочно собрать спасенные коробки и вещи, а также оружие и только после этого покинуть подводную лодку. Съемные приборы для определения географических координат и судовые документы также было велено взять с собой.

Как только капитан и старпом, последними, покинули внутренние отсеки лодки, они первым делом пересчитали сложенные в штабель коробки с секретными чертежами. И только после этого, вздохнув, капитан повернулся к ожидавшему его командиру эсминца № 357, капитану III ранга Цубоути Хидэки, уже успевшему перебраться на лодку по переброшенному матросами с эсминца толстому пеньковому лееру.

Едва офицеры, обменявшись приветствиями, представились друг другу, как Юкио Коно поспешил заявить, что в произошедшей аварии он не виновен, что совершена диверсия. Как выяснилось, еще задолго до наезда на субмарине были выключены все гидроакустические приборы и бывший гидроакустик, видимо, опытный диверсант.

Услышав это, Цубоути Хидэки облегченно вздохнул, выражая сочувствие, стал, на европейский лад, обеими руками продолжительно жать руку Юкио Коно. В знак особого восхищения мужеством командира Цубоути Хидэки несколько раз со свистом втянул воздух в себя через зубы.

Быстро оценив сложившуюся на субмарине обстановку, офицеры решили, что потерпевшая крушение команда должна перейти на эсминец. Подрабатывая винтами, эсминец на «самом малом», несмотря на довольно свежее волнение на море, пришвартовался по борту вдоль субмарины.

Под руководством самого капитана по спущенным с эсминца сходням сначала были перенесены коробки с секретными чертежами, которые, временно, разместились в офицерской кают-компании, и только после этого со всем своим имуществом и личным оружием на эсминец перешел личный состав субмарины.

Капитан Юкио Коно последним покинул свое судно, на флагштоке которого все еще продолжало трепыхаться мокрое от моросящего дождя знамя страны Ямато.

Войдя в ходовую рубку эсминца, Юкио Коно с невыразимой печалью смотрел на медленно погружавшуюся в пучину океана субмарину, на которой прошло столько лет его преданной, безупречной службы и на которой ему так в конце концов не повезло. Он понимал, что отныне в судьбе его начинается