технической документации, Ямадзаки, поправляя мятые пачки, заметил лишь, что на одном листке было изображено нечто сигарообразное, сильно напоминавшее контуры снаряда.
Любопытства ради Ямадзаки посмотрел и другие листы в этой рваной пачке и вдруг понял, что перед ним, судя по всему, находятся чертежи тех самых ракет, о которых вот уже в течение нескольких месяцев писали все японские газеты, как о новом чрезвычайной силы оружии, применение которого принесло колоссальный урон вооруженным силам Великобритании при бомбардировках ее крупных городов, в том числе Лондона.
До окончания дежурства оставалось еще около часу времени, и Ямадзаки, пользуясь тем, что люки в его отсеке были задраены, продолжал, оглядываясь по сторонам, рассматривать находящийся на верхнем листе, вне всякого сомнения, он теперь это понимал, секретный чертеж. Рядом с ним, справа и слева, шел набранный столбцами текст, описание деталей, технология их изготовления, расчеты возможных изменений траектории полета.
Знавший немецкий язык Ямадзаки все это быстро прочитал, и внезапная догадка вдруг осенила его голову, он понял, наконец, истинную цель путешествия его субмарины, которая, как он теперь окончательно убедился, вовсе не случайно заплывала в европейские широты океана.
Да, никаких сомнений тут быть не может! Он, Косоку Ямадзаки, отныне причастен к одной, быть может, из самых больших государственных тайн, к тайне какого-то секретнейшего и, видать по всему, опаснейшего для человечества и его судеб оружия.
Но как, почему именно здесь, в его отсеке оказались эти, будь они трижды прокляты, начиненные секретами картонные коробки? Неужели только потому, что его, Ямадзаки, отсек расположен как раз в самом центре подводной лодки? Да, конечно, лихорадочно рассуждал Ямадзаки, именно поэтому. Да еще оттого, что в этом отсеке никого, кроме него, Ямадзаки, не бывает. Самое, стало быть, укромное местечко в лодке, так сказать «тихая заводь» — этот его, Ямадзаки, отсек. Ну что ж, капитан Юкио Коно безусловно прав, выбрав именно это место для хранения секретного груза.
«И угораздило же меня наткнуться на эти ящики! — думал Ямадзаки. — Трудно даже вообразить, что будет, если капитан догадается о моей осведомленности…» Тщательно убрав следы повреждения на свалившихся упаковках, Ямадзаки установил их на прежнем месте и, убедившись, что все — как было, вновь надел свои наушники, но служба уже не шла ему в голову, и раздававшиеся в приборах прослушивания шумы сейчас уже не представляли для него никакого интереса. Косоку вдруг вспомнил токийский вокзал и парк под единым названием — Уэно. И снова ему представилась ужасающая толпа голодных и полураздетых людей, их лихорадочно блестящие глаза и застывшие в немой покорности, со следами долгих мучений лица. Припоминая мельчайшие подробности той, вместе с его девушкой, прогулки, Ямадзаки и не заметил, как постепенно, вновь предался размышлениям, в последние дни настойчиво преследовавшим его, ставшим навязчивыми. Еще раз, с грустью для себя, он осознал, что испытывает сильнейшее разочарование во всем, что еще совсем недавно представлялось ему безусловно ценным и составляло основу его мировоззрения. Особенно угнетало Ямадзаки сознание того, что до такой степени любимый, обожаемый им император все чаще представлялся ему теперь личностью не только заурядной, но и достаточно ничтожной и, как это ни казалось кощунственным, даже преступной.
Рожденный от полоумного отца наследного принца Иосихото и принцессы Садоко, будущий император Японии был наречен многозначительным именем Хирохито, буквально означавшим: «широкая доброжелательность». По иронии судьбы случилось так, что как бы уже самим именем императора обещанные японскому народу счастье, мир и процветание превратились в период правления Хирохито в нечто противоположное. А ведь он, имея в сущности неограниченную власть, бесконечное влияние и авторитет в народе, мог, конечно, сделать многое для того, чтобы избавить своих подданных от их неимоверных страданий. Если бы прекратил войну, заключил с американцами пусть, быть может, и невыгодный, но крайне нужный для нации мир.
В период правления высшие аристократические слои японского общества, клан так называемых «ками», «благороднейших», не был таким уж узким и недоступным, несмотря на то, что всякий, наследующий или приобретающий титул «ками», автоматически приравнивался к особым царствующим фамилиям и даже нередко к лику святых. Притягательная сила высокого престижа и связанных с ним привилегий была столь велика, что все попытки хоть как-то затормозить разрастание клана ни к чему не привели. Число «ками» в Японии росло безудержно и постепенно достигло колоссальных размеров — более восьми миллионов человек.
Рост шел в основном за счет могущественнейшего и влиятельнейшего сословия самураев, и не случаен тот, например, факт, что среди главных военных преступников, преданных Токийскому международному трибуналу вскоре после окончания второй мировой войны, подавляющее большинство (26 из 28) были «ками». А один из них — Йосико Кодама — позже, в 70-годы, когда он возглавлял «Ассоциацию по изучению идеологии молодежи», проходил по делу печально известной авиастроительной фирмы «Локхид» как матерый взяточник.
«Благороднейшим» и «святым» считался также бывший премьер-министр Японии Танака, состоявший с Йосико Кодамой в одной шайке, в октябре 1983 года приговоренный тоже за крупные взятки токийским окружным судом к четырем годам заключения и к денежному штрафу в размере 500 миллионов иен.
Известно, что приговор этот окончательно был утвержден лишь в августе 1987 года, так как правившая в то время либерально-демократическая партия и правительство долго не принимали резолюцию о лишении Танаки депутатского мандата.
В знак возмущения беспрецедентным в политической жизни случаем оппозиционные партии в течение месяца бойкотировали заседания парламента. После этого в ноябре 1983 года новый премьер- министр Ясухиро Накасонэ объявил досрочный роспуск палаты представителей. Далее произошло нечто, с точки зрения здравого смысла, необъяснимое: на состоявшихся в том же году новых выборах тот же на виду у всего мира скомпрометированный, опозоренный Танака подавляющим большинством голосов, при 67,9 % участвовавших в голосовании, вновь был выбран депутатом парламента! Таковы парадоксы буржуазной демократии, впрочем не такие уж и загадочные, если иметь в виду то могущественнейшее средство, каковым в предвыборной борьбе соперничающих партий являются находящиеся в их распоряжении воистину умопомрачительные, миллионные суммы денег…
Воспитанный в духе истинно японских народных традиций, выросший в трудовой, рабочей семье, при всей его, можно сказать, врожденной благонамеренности и самой искренней преданности императорскому трону, Косоку Ямадзаки в процессе долгих размышлений о современной ему жизни не мог не прийти к единственно верному и неизбежному для него выводу — о вопиющей социальной несправедливости, царящей у него на родине, к убеждению, что стремящийся ликвидировать свое неравенство простой народ, безусловно, прав и что высший долг каждого честного, по-настоящему благородного японца ему, народу, в этом его стремлении всячески помогать.
Мысль о том, что претворение обнаруженных им чертежей в новое страшное оружие повлечет за собой новые неисчислимые жертвы ни в чем не повинных простых людей, оказалась для Ямадзаки невыносимой. Нужно, решил он, найти средство, чтобы эти смертоносные чертежи уничтожить, если даже для этого потребуется ценой своей жизни взорвать лодку.
Осуществить такой замысел в одиночку было, однако, делом непростым, и Ямадзаки, обдумывая различные варианты, вновь и вновь с досадой отвергал их.
Но вот однажды в свободный после ужина час, когда Ямадзаки вышел на палубу, к нему с какой-то необычной поспешностью подошел Дзиккон Нумато. После двух-трех незначительных фраз, которыми они успели обменяться, Ямадзаки почувствовал, что странный этот пассажир явно хочет с ним сойтись поближе. Но, не испытывая доверия к нему, подсознательно чего-то опасаясь, Ямадзаки не поддержал разговора, был скован и неприветлив.
Не скрывая своего сожаления по поводу неудавшегося общения, Нумато, вроде как бы даже вздохнув, удалился прочь, в отведенную ему каюту.
