возненавидел себя еще больше. Наверное, это и есть то, о чем предупреждала мать, навсегда уезжая в Мирный: «Ты, Шурик, либо снова сядешь, либо сопьешься, что означает то же самое».
С отвращением прижав еще теплый срез горлышка к губам, Пикулин влил в себя не меньше сотни граммов. Впился в бутерброд зубами и стал по-звериному жевать.
Когда он заливал внутрь себя вторую порцию молдавского коньяка, за спиной послышалось:
– Не угостишь, товарищ?
Еще не проглотив жидкость во рту, Пикулин резво обернулся и перехватил бутылку за горлышко. Хорошо еще, не грохнул, вооружаясь ею, о лавку.
Перед ним стоял мужик лет пятидесяти в коричневом, видавшем похороны Брежнева пальто и цигейковой шапке с опущенными ушами. Просьбу свою таинственный незнакомец мотивировал следующим образом:
– Сил нет…
Медленно пережевывая бутерброд, Сашка опустился на лавку. Поделиться он был не прочь, тем более что теперь для всех это будут просто посиделки двоих алкашей (что в интересах Пикулина), однако передавать бутылку для того, чтобы сомнительного вида «товарищ» всовывал ее горлышко в рот, ему не улыбалось.
Кажется, незнакомец был из провидцев. Он быстро выхватил из кармана пластмассовый кружок и ударил им об локоть. Кружок с глухим треском трансформировался и принял очертания стакана.
Его содержимое владелец цигейкового треуха пил так, как пил бы богатырь, сраженный коварным ударом ворога, живую воду. Когда этот впечатляющий процесс был завершен, Пикулин вспомнил Ильфа и Петрова. «Двенадцать стульев» Сашке довелось прочитать в тюремной библиотеке, «Золотого теленка» уже в библиотеке колонии.
– Так что, дядя, я у тебя переночую?
– Живи хоть сто лет, раз человек хороший. – И перед Сашкой появился все тот же стакан.
Одним коньяком отделаться не получилось, и уже около двенадцати ночи мужик, назвавшийся Мишкой Петровичем, выклянчил у Пикулина на бутылку водки и ушел, оставив таксиста ждать. По возвращении пил один, чему был чрезвычайно рад, закусывал сардинами из банки, курил Сашкин «Парламент» и говорил о том, что он бывший сотрудник МУРа, уволенный десять лет назад по политическим мотивам. «Хотел посадить тогдашнего руководителя милиции Москвы, но меня подставили и уволили, – рассказывал Мишка Петрович. – Все бы ничего, и пенсию обещали большую, и переехать в Сочи, только говорят – «молчи, не реализуй секретную информацию, майор». Но я, Святослав (Сашка представился Святославом), человек упрямый. Не пошел на поводу. Тогда повели меня. И все, что осталось у меня от службы, это вот эта фуражка и воспоминания, – он всплакнул и показал милицейский головной убор собутыльнику. – Не могу я против своего чувства долга переть…»
На внутренней стороне околыша Пикулин увидел полустертую, сделанную фломастером надпись: «Уч. инсп. л-т Самсонов Н.В.». Забыл, видать, сердечный Самсонов во время очередного контакта с агентом. Так и ушел, шатаясь, без фуражки.
Потом Мишка Петрович рассказывал Пикулину, как воевал в Афганистане, как заваливал цементом Чернобыльскую АЭС, как играл в столичных «Крыльях Советов» за юниоров, и просил денег на новую бутылку. Сашка, с нетерпением ожидая логического завершения пития, дал, после чего слушал душещипательное повествование о флотской жизни собутыльника. Тот всю свою сознательную жизнь выходил на пограничном катере в море и стрелял в японских браконьеров. Когда стрелки на часах стали показывать половину второго, Петрович на какое-то мгновение потерял сознание, успокоив Пикулина, но потом вдруг очнулся и с ожесточением в голосе стал клясть наркоманов, подставивших его под взятку, что послужило коррумпированному начальству поводом уволить его из Комитета по госнаркоконтролю. В два Петрович потерял сознание окончательно и больше в него не приходил.
Все это время Сашка думал, и к тому моменту, когда за окнами забрезжил неуверенный рассвет, он уже знал, что делать.
На следующее утро Кряжин проснулся первым, быстро умылся, поднял Сидельникова, позвонил Желябину, вчера попавшему наконец-то домой, и через час все, кто принимал участие в охоте на волков, а также Мацуков и Георгиев, сидели в кабинете Желябина, в ГУВД.
Чай давно был выпит, а тот, что стоял на столе, давно остыл. Ничего, что могло бы изменить ситуацию в следствии к лучшему или худшему, за сутки не произошло. Всякий раз, когда такое случается, а масштаб поисков невелик, руководителем следственной бригады принимается банальное, но резонное в конкретной обстановке решение – облава.
Под ружье, согласовав свой принцип поиска с руководством ГУВД, Кряжин мог поставить около двухсот человек. Ровно столько мог оторвать от службы руководитель милиции города. Эти две сотни людей в форме и штатском должны проникнуть во все известные им притоны, гостиницы, катраны и адреса с одной- единственной целью – найти водителя пятого таксопарка города Холмска Пикулина.
И когда советник уже довел свое решение до первичной инстанции – непосредственно подчиненных ему членов следственной бригады, на столе Желябина загудел довоенный телефон. Сначала внимания на это никто, кроме майора, не обратил. Мало ли кто и по какой причине может звонить начальнику «убойного» отдела? Сколько еще вопросов решает Желябин, помимо помощи советнику? Не счесть. Однако когда Желябин положил трубку в рогатки и сказал:
– Кажется, на это мы не рассчитывали, – все поняли, что звонок не сторонний.
– Что случилось? – спросил Кряжин.
На что тут же получил ответ:
– В дежурной части находится человек, которого направил Пикулин.
Все оживились, Кряжин не повел бровью.
– Все в кабинет Георгиева. Введи его ко мне, Желябин. Коллега, задержитесь, – последнее предназначалось Мацукову, который вместе со всеми встал, но был вынужден снова опустить папку на стол.
Нравилось это присутствующим или нет, но закон следствия и оперативной работы суров – никто не должен противиться желанию следователя или опера поговорить с нужным ему человеком наедине. Это не прописано ни в Законе «Об оперативно-разыскной деятельности», ни в Уголовно-процессуальном кодексе, но это правило соблюдается с особым рвением, как не соблюдается даже статья главного закона страны о том, что никто не может быть признан виновным в совершении преступления, пока это не доказано судом. А то, что Кряжин решил при этом оставить Мацукова, так это их, прокурорское дело. В конце концов, мундир с распознавательными знаками прокуратуры при разговоре не повредит.
Поначалу пришелец Кряжина насторожил. После того, как сообщил ему, что входил в состав следственной бригады Генеральной прокуратуры СССР, расследующей злоупотребления в Узбекистане. Но через минуту, поняв, с кем имеет дело, советник успокоился и слушал человека, имеющего вид неопохмелившегося безработного, со всем вниманием. Он вскоре стал догадываться о причинах прихода этого алкоголика в органы внутренних дел.
– Есть у меня друг. Мы вместе работали в городской администрации. Чудесный человек, фамилия его Пикулин. Давая ему служебную характеристику как бывшему коллеге, – несло гостя, – я не могу не отметить его внимание к людям. «Что привело вас сюда, товарищ?» – спрашивал Святослав всякого, кто пересекал порог администрации. Он вот так стоял у входа, большой человек с распахнутой душой, и, не чураясь статуса вошедшего, спрашивал его прямо у дверей: «Что привело вас, дорогой холмчанин? У вас нет квартиры? Это чудовищно!» И вы не поверите…
– Иван Дмитриевич.
– И вы не поверите, Иван Дмитриевич, он шел к начальнику жилищного комитета, ставил вопрос ребром! И страждущий получал квартиру! Вот такой человек этот Пикулин, интересы которого я имею честь представлять здесь, в милиции…
Мацуков сидел, и на лице его блуждали две тени. Первая – любопытства, ему, по-видимому, не часто приходилось становиться свидетелем таких сцен. И вторая – непонимания, зачем он здесь.
– Он сказал мне вчера, – продолжал посетитель, внимательно наблюдая, как человек ставит на стол два стакана, – Михаил Петрович, моя судьба в твоих руках… – Вспыхнувший взгляд его потускнел сразу же, когда хозяин кабинета взял в руку чайник. – Меня, сказал Святослав, хотят убить… Спасибо… У вас не
