мировом рынке, учитывая свойства изобретения, сто миллионов. Ведь это не только кусок металла, это и право на его изобретение, и последующая лицензия. Но кто будет платить Головацкому сто миллионов долларов, если потом не будет навара?.. Быстрее соображайте! Навыков мышления в области теоретической физики нет, но как преступления-то совершаются… должны же быть в курсе!

– Головацкий хочет…

– Хотел он, хотел! – нетерпеливо перебил Желябина Кряжин. – Ему голову отрезали – чего он сейчас хотеть может!

– Он хотел сам продать свое изобретение за рубеж и получить не полтора миллиона, не тридцать… а все сто?

– Молодец, майор. Перспективы получить подполковника налицо. А кто мне теперь скажет, что за плохие парни гонялись за профессором и Пикулиным?

На этот раз вероятность получить капитана продемонстрировал Георгиев. Исходных данных для этого ему оказалось достаточно.

– Те, кто предложил ему тридцать миллионов, но профессор отказался, полагая, что обойдется без их помощи и в гораздо выгодном для себя свете.

– Так вот… – Кряжин подставил стакан под руку Сидельникова: – Наполовину… В алюминиевом тубусе, он же – контейнер, находится образец материала, полученного Головацким опытным путем. Человек на дереве, надеюсь, не показался вам старшим научным сотрудником? Это те, кто хочет продать железячку Головацкого так же, как хотел сам Головацкий.

– А зачем им Пикулин-то?! – взревел Георгиев, которому на этот раз исходных данных оказалось мало.

– Он вез профессора до дома. И это могли видеть. Не обнаружив, как и вы, контейнера, они могли предположить, что Пикулин стащил его вместе с вещами профессора.

– А зачем тогда убивали? – окончательно выдохся подчиненный Желябина. – Или, черт возьми, зачем уехали, не убив. Боюсь испортить о себе впечатление, но…

– Вы его уже испортили. Если получится так, что профессор рассказал Пикулину о содержимом контейнера… Вы, кстати, уверены в том, что они не знали друг друга ранее и между ними не было сговора? Я – нет! Так вот, если предположить, что контейнер у Пикулина, а Головацкий убит, и Пикулин знает, кто его убил и за что? Это я отсюда не уеду, пока не узнаю, что случилось с железякой Головацкого! А им-то зачем свидетеля оставлять?!

Сидельников дрогнул, посмотрел на следователя и так же быстро отвел взгляд. В глазах его светился неподдельный восторг. Разгляди его другие, они бы не поняли, что заставило капитана МУРа так восхититься… Есть в оперативной практике такое понятие – «оперативная заговорка». И… и капитан был просто восхищен ею.

– Или же контейнер Пикулин отдал, и блестящий цилиндр потерялся в лесу во время волчьего пира.

Мацуков вяло моргнул и выслушал еще одну ремарку:

– Или контейнер до сих пор у Пикулина.

И следователь районной прокуратуры окончательно опешил, когда до него донеслось:

– Или Головацкий его потерял.

Желябин же понял все.

– Нам нужен Пикулин.

– Живой или мертвый, – добавил Георгиев.

– Лучше живой, – помедлив, сказал советник, – потому что следствие по факту кражи контейнера из секретной лаборатории Вооруженных сил я веду уже два месяца, и мне нужно определяться: либо докладывать о готовности работать над обвинительным заключением, либо продлять сроки расследования. А начальные у меня уже вышли. – Дойдя до ванной, где намеревался побриться перед выходом на улицу, он обернулся: – Теперь, Желябин, ты не будешь мучить меня своим любопытством?

В ванной он склонил разгоряченное лицо под зеркало, заткнул пробкой отверстие в раковине и стал наполнять ее ледяной водой.

– Черта с два вы уехали бы без контейнера… Ни за что бы не уехали… Вы поехали менять машину и личный состав поиска… – Окунув лицо в обжигающую воду, он поднял его и снова зашевелил губами. С них капала вода, и слова выходили смачными, понятными даже при том условии, что он говорил почти неслышным шепотом. – Не рассчитали ребята… Хотели наскоком, а городок Холмск оказался крепким орешком… Просто так со ста миллионами долларов никто не расстается.

Когда он вышел, шла тихая, хотя и горячая дискуссия. Равнодушных после такого потока неожиданной информации не было. Молчал лишь Сидельников, попивающий свой чай с лимоном и разглядывающий на экране телевизора глубокий вырез на платье молоденькой дикторши, зачитывающей прогноз погоды. Кажется, она ему нравилась.

А Кряжину не нравился прогноз. Если верить этой несовершеннолетней на вид нимфоманке с губами, не соединяющимися при озвучивании текста с видеосуфлера, то завтра в Подмосковье ожидается до минус двадцати пяти. А Подмосковье, выражаясь его же словами, это в центре города Холмска. Губы, блестящие от помады, наложенной от всей души, светились в свете софитов, зубы сияли, глаза красотки отсвечивали равнодушной улыбкой. Она была похожа на представителя последнего поколения резиновых женщин, созданного японскими компьютерными гениями.

«Ну и девочка», – думал Пикулин, глядя на экран телевизора. Он лежал в комнате с потушенным светом и слушал прогноз на завтра. Комната представляла собой монаший скит в условиях современности: кровать с поцарапанными деревянными спинками, колченогий стул перед нею, на нем переполненная пепельница, стол в углу с остатками позавчерашней, вчерашней и сегодняшней трапез и ковер на стене, больше похожий на выработавший свой срок пользования половой коврик.

Сашка лежал на кровати и вдыхал запах квартиры, впитавшийся в стены и ставший ее неотъемлемой частью, такой же, как и этот стул. Пахло прокисшим пивом, табачным дымом и немытым полом. Вчера, двигаясь по темной стороне улиц, он забрел во двор, в который однажды, года два назад, подвозил какого- то клиента. Клиента он не помнил, значит, тот уплатил ровно столько, сколько значилось на счетчике. Тех, кто не платил, деньги из которых приходилось вышибать при помощи отвертки, а также тех, кто платил щедро, таксисты не забывают. В такие дворы он привозил клиентов редко, контингент тут малообеспеченный, и всякий раз, когда ему назывался адрес близ этих построек, он морщился и кривил губы – чаевых не будет. Вот и вчера, забредя в «колодец», образованный четырьмя пятиэтажками послевоенного типа, он уселся на лавку и поморщился. Жизнь Сашки оборвалась в том смысле, что он не видел перспектив, а те, что просматривались, грозили либо новым сроком, либо преждевременной кончиной. Из денег, остававшихся при нем, насчитывались какие-то крохи, и именно в этот момент Пикулин почувствовал необходимость выпить.

Желания подобного рода приходили к нему крайне редко, он не любил выпивку за ее последствия. Не отдавать отчет в своих действиях и не помнить утром то, что происходило с ним вчера, претило самому смыслу его существования, поэтому пил он всегда один, хотя все и уверяют, что именно этот вид выпивки является характеризующей чертой болезни под названием алкоголизм. Но Сашка алкоголиком не был. Он выпивал один с единственной целью – расслабиться и почувствовать себя вне игры. Взять у жизни тайм-аут, выйти из нее и подпитаться энергией из иных субстанций.

Хотелось выпить. Он всегда понимал, что главное при возлиянии помнить три вещи: с кем, сколько и где. С первым пунктом все было ясно. Второй решится сейчас, когда он выйдет из двора и зайдет в ближайший замеченный им магазинчик. Оставалось последнее, однако Пикулин был уверен, что, если он посидит во дворе пару часов, вынимая бутылку и засовывая ее обратно в карман, никто возмущаться не станет. Если в арку заедут менты, можно будет тут же встать и зайти в подъезд. Люки чердаков в таких домах давно выломаны, поэтому, если будут искать, нетрудно скрыться.

Решено. Он встал и вышел из арки.

Через десять минут вернулся, вынул из-за пазухи бутылку «Белого аиста» и с хрустом скрутил ей голову. Он ненавидел себя в этот момент. Пробку пришлось выковыривать шилом перочинного ножа.

Сашка вынул из кармана бутерброд с огурцом и шпротами, завернутый в целлофан, поморщился и