все, что он ей сделал и продолжает делать. Как этот, кто уже был разделен на десятки бесформенных кусков, исчезал в окровавленных, пахнущих волчатиной пастях зверей, так и он когда-то равнодушно и с аппетитом хлебал борщ из быка, заваленного во дворе кувалдой и дорезанного пилой-ножовкой.

Кряжин стряхнул с себя остатки ужаса, резко поднял руки, и именно в этот момент, словно ожидая этого, все пять или шесть чудовищ ринулись в стороны. Природа хитра и обманчива. Волк лениво глядит в прицел до тех пор, пока неподвижен на спуске палец…

Он не слышал выстрелов. Ни своих, ни чужих. Волки бросились в разные стороны, хотя и не с перепугу. Скорее, они играли роль творцов собственной безопасности. Отбежав на десяток метров каждый и дезориентировав таким образом людей, которые теперь в поисках их должны были вертеть головами и напрягаться, звери встали.

Прошло еще несколько секунд, пока не выяснилось, что двое из них чувствуют себя не совсем уверенно. Тот, в кого целился советник, стоял ровно – и вдруг присел на задние лапы. Потом встал. И тут же рухнул обратно.

И вид его, с поджатыми от бессилия ушами, был жалок.

Забеспокоился и повел себя странно и визави Желябина. Видимо, наевшись и решив, что теперь можно и удалиться, он развернулся и, поджав под брюхо лапу, заскакал в глубь леса. И только сейчас стало видно, что пясть его, переломившись на суставе, болтается не только по ходу движения сустава, но и в другие стороны.

Остальные крутнули восьмерку, каждый из кругов был метров по десять, слегка закружили головы людям и возвратились на прежние места. Один из серых, посмотрев на безоружного Ермолаича, даже вернулся к куче.

– Тварь, – прохрипел Сидельников и расчетливо, разворачиваясь всем корпусом, высадил весь магазин.

Волки поняли быстрее, чем в рукоятку капитанского «макарова» вошел новый магазин.

Круто развернувшись, они засеменили в глубь леса. Но все равно трижды разворачивались, словно сомневаясь – не вернуться ли да не порвать ли их…

Убежал и хромой. Волк Кряжина скрипел передними лапами по снегу, полз медленно, но полз. И в выемке за его телом тянулся кровавый след. Советник приблизился, протянул руку и дважды нажал на спуск. Первый выстрел отбросил серое с подпалинами тело на метр и вырвал из пасти животного сумасшедший по высоте визг. Второй прибил к земле. Двоих, подстреленных капитаном, добивал сам капитан и Желябин.

– Пресвятая Богородица, – сипел Ермолаич, пытаясь поднять выпавшую из рук палку. – Они, твари, тропу сдвинули… В прошлом году на километр дальше была…

– В жизни не думал, что такое может происходить в полусотне верст от Белокаменной, – беззвучно, как ему показалось, признался Сидельников.

Кряжин признался себе в другом. Он бы все отдал за то, чтобы узнать, где сейчас второй. Куда ушел и почему не вызвал аппетита у серых разбойников. Даже как-то странно, что те оставили его в покое, занявшись всего одним. Когда есть возможность валить двух баранов, волки обычно валят двух.

– Может, мы успели только на второе?

Советник посмотрел на муровца: шутит, это хорошо.

И они подошли к тому, над чем, захлебываясь и давясь от удовольствия, урчали волки.

Сейчас было трудно определить возраст и антропометрические данные. Скорее всего, это был тот, в перспективах которого сомневался проводник.

Так выглядит, наверное, чемодан с вещами, выброшенный с балкона женой неверного сердцееда: пуховик, джинсовая рубашка, джинсовые брюки… Разница заключалась лишь в том, что ревнивая жена в аффекте не станет рвать вещи суженого в клочья и пачкать их кетчупом. А сам неверный… Ему сейчас, наверное, можно было простить все.

И таксиста на Волховской, и Головацкого, если он его рук дело, и все остальное, что он натворил до приезда в Холмск. Он прощен богом в тот момент, когда почувствовал первую боль от вошедших в него клыков чудовищ…

– Я… если вдруг… – сказал Сидельников, лишь с третьего раза попадая сигаретой в рот. – Умирать когда буду… я вспоминать не счастливые моменты начну… а эти минуты. Я до сих пор не верю, что стою здесь, меж двумя деревнями, в ботинках «Саламандер»… рядом с недоеденным человеком.

– Прими, господи, душу его… – поддержал Ермолаич, истово крестясь и снова роняя палку.

– Не минуты, – хрипло возразил Желябин, держа что-то в руке. Он смотрел на это что-то так, словно видел впервые. – Сорок две секунды.

Сглотнув непроходящий комок, Кряжин шагнул к нему и подтянул к себе кулак майора. В нем был зажат старенький, потерявший никелированную свежесть секундомер.

– Ты что, засекал время?! – Изумление советника было столь велико, что сигарета его, описав полукруг, повисла на губе, как отвес.

– Долгая история… – пропыхтел Желябин. Кажется, он уже начал приходить в себя. И, поскольку его могли счесть за ненормального, он все же снизошел до объяснений: – Папа… Мой папа в мои десять лет, когда меня в очередной раз избили во дворе, подарил мне этот секундомер. Сказал: твой страх – ничтожество. Если не веришь – проверь. Включи его, когда станет страшно, и выключи, когда страх минует. И ты увидишь, сказал отец, что у тебя никогда не будет выходить более полминуты…

Завороженный признанием советник с любопытством развернулся.

– И у меня действительно за двадцать три последних года ни разу не выходило более пятнадцати секунд. Так я научился… контролировать страх.

– А на тебя за двадцать три года ни разу не нападали со спины, парень? – ехидничая, спросил Сидельников.

– Я эти случаи в список проверок не включаю. Только те, когда можно опустить руку в карман и нажать кнопку… Купи секундомер и перестанешь бояться смерти. Секунды страха по сравнению с годами жизни действительно ничтожество.

– У меня в заднице, Желябин, стоит барометр, – сухо сплюнув, сообщил муровец. – И его мне вполне хватает.

– А он у тебя не сломан? Я слышал, как у тебя там что-то бренчало, когда ты висел над трубами городского водопровода…

Сидельников, грациозно затягиваясь сигаретой, не ответил. Как человек порядочный, он понимал, что майор, который обязательно ответил бы за эту шутку, пошути он так сутки назад, имеет на эту шутку полное право. Неизвестно, что сейчас вспоминал бы капитан, если бы майор, теряя силы и рискуя собой, не держал бы его за руки, пока не подоспел следователь.

– Я вам сейчас скажу, что мы будем искать.

Прозвучало это столь неожиданно, что все, за исключением Ермолаича, занятого прикуриванием третьей по счету папиросы, повернули головы в сторону следователя.

Тот между тем скользнул рукой за отворот куртки и вытащил… золотое перо «Parker».

– Видите это?

Они видели, но не понимали.

– Увеличьте этот предмет в диаметре в пять раз. Так выглядит алюминиевый, очень легкий контейнер из двух частей, свернутых друг с другом посредством левой резьбы. На контейнере выдавлены цифры: 29– 11.

«Кажется, так должен был начаться его рассказ, – мелькнуло в голове Желябина. – Ему просто не хватало подходящей обстановки. Ну, что ж… Кажется, более удобной ему не найти».

– Половина второго, – циферблат советника сверкнул перед глазами присутствующих и утонул в рукаве, как солнце на закате при ускоренной съемке. – До наступления сумерек, то есть до того момента, когда увидеть что-то и принять за искомый предмет будет невозможно, около трех часов. Не будем терять время.

– Быть здесь?! – заорал Ермолаич. – Быть здесь?! – Второй его крик был похож на визг волка, достреливаемого Сидельниковым. Он указывал куда-то в сторону от себя, что не могло не привлечь внимания тех, к чьему разуму он взывал. В сотне метров от места скопления людей сидел на снегу волк и