– Красный? – уточнил советник.

– Зачем красный, вот горе-голова?.. – огорчился сельчанин и снова показал на транспорт холмской ГИБДД. – Я же говорю, как у тебя!

– А она у меня зеленая, что ли? – рассердился Кряжин, уже прикидывая, как это он, проехав всю деревню, не заметил «Мерседеса».

– Синий! – закричал, как на недоумка, мужик. – Только у тебя он с красной крышей и низом, а у него весь синий!

Мужик вышел из себя, в планы советника это не входило.

– Ну, ладно, ладно, – улыбнулся он, простреливая взглядом весь двор и улицу за ним. – Вообще-то, – он показал на ручку дверцы «шестерки», – он у меня серебристый. Это так, для важности его разрисовали, я потому сразу и не понял. А что, Поверкин в том доме живет, с крышей из ломаного шифера?

– Чудак-человек, ей-богу, – смирившись с тем, что приезжий мильтон идиот, заговорил мужик. – Поверкиным у нас пруд именуется, вон там, – он показал, – за деревней. Туда он и поехал, синий, как фонарь под глазом. Опустил стекла, пижон, рисуется на морозе… Там дорога объездная, на Крохаль.

Разговор состоялся. Развернувшись, Кряжин сжал челюсти так, что хрустнули зубы, и засеменил к машине. Проезжая десять минут назад по деревне, он видел холм, закрывающий перед ним горизонт, он видел дорогу, уходящую за него, но не предполагал, что машина двинулась именно туда. Там нет деревни, там чистое поле, заканчивающееся через несколько километров лесом. Теперь выяснялось, что дорога ведет не к ферме, то есть в тупик, а к объездному пути, который может выходить на МКАД совершенно с неожиданной, ведущей в столицу трассы. Направления, они все на карте, и их не минуешь. Но сколько вот таких дорог без маркировки и федерального обозначения. Тех будут встречать на кольце у Тропаревского лесопарка, а они въедут в Златоглавую у Теплого Стана. До МКАД оставалось каких-то восемьдесят километров…

– Сидельников, где ты? Ты доехал до Гурьянова?

Ответил Желябин, на правах более знающего эти места старожила:

– Мы видим ее, куда ехать?

– Пересечь деревню до конца, я стою на холме.

Через минуту Сидельников сообщил, что ему хорошо виден гаишный «жигуль». Еще через четыре они стояли и жадно курили. Дорога уходила в лес. Она укатана, но неизвестно, что ожидает их в этом лесу. Могло случиться так, что, углубившись в него на десяток километров, одна из машин сядет. Могла сесть и вторая. Или просто упереться в поваленное дерево и те же десять километров пятиться обратно, уже задом. Такую поездку коробки передач не выдержат.

У тех, кто впереди, выбора нет. У тех, кто сейчас стоял на холме, он тоже отсутствовал. Однако ехать вперед, в неизвестность – это был не самый лучший вариант. «Да что же это такое…» – непонятно к кому обратился Желябин, стиснув зубы и чуть отдалившись от разговора. Ему было хуже всех. Он знал старлея. Кряжину было сложнее всех – он старлея не знал, но именно то, что вокруг организованного им следствия начали гибнуть совершенно незнакомые ему люди, приводило его в исступление.

– Где эта дорога выходит на трассу?

Майор повернулся к советнику.

– Этой дороги на карте нет. Она отсутствует как таковая, потому что никому нет до этого дела. Ни геодезистам, ни председателю, ни внутренним войскам.

– Не будем винить в том, что погрузились в задницу, внутренние войска и председателеву дочь, – пробурчал Кряжин.

– Я хотел вас спросить, Иван Дмитриевич, – выщелкивая из пачки сигарету, Желябин поморщился на морозе, – значит ли эта погоня за неизвестными в «Мерседесе», что это именно они убили Головацкого? Я не спрашиваю о большем – об этом мне, по-видимому, не удастся узнать никогда.

– Нет, не значит, – Кряжин тоже поморщился – действительно было холодно. – Но и не означает, что убили не они. Так или иначе покойного профессора мы увязываем с Пикулиным. А ведь именно таксиста обстреливали эти ребята. Делали это дерзко, на глазах у всех, что свидетельствует о временном кризисе, в котором они находятся. А сейчас они так же поспешно уезжают. Означает ли это, что задача ими выполнена? Быть может. Однако они хотели убить таксиста, но мы своими глазами видели его в тот момент, когда «Мерседес» уже стоял на КПП. Договорились с ним? – Кряжин саркастически усмехнулся. – Это после того, как хотели убить-то? У меня нет ответов на эти вопросы, а потому, пока твой Георгиев ищет в Холмске Пикулина, мы будем здесь искать третью сторону, вмешавшуюся в мое расследование.

– Вы ожидали появления этой стороны?

– Обязательно! Но, признаться, не в таком исполнении. – Прислушавшись к звукам, доносившимся от клуба, и кинув взгляд на уходящую в лес дорогу, советник двинулся к машинам. – Кстати, – бросил он через плечо, – насчет исполнения. Пришло время поздравить молодых.

Пьяные голоса громко пели частушки, и, когда советник выключил зажигание, почти уткнувшись радиатором в крыльцо клуба, они уже грохотали, раздражая слух. Пить здесь явно было что, с закуской проблем также не наблюдалось, поэтому гурьяновчане пили, ели, пели и плясали. Не все, конечно. Большая их часть сидела по дворам и подсчитывала, во что обойдется праздник председателю загибающегося колхоза…

…«Победа» – с трудом прочитал советник его название на стеклянной табличке года эдак семьдесят пятого.

Праздник нисколько не был испорчен тем, что в нем растворились пассажиры двух машин странной принадлежности: холмской ГИБДД и Генеральной прокуратуры. Такие гости тут хотя и не ожидались, но и не были незваными. На доброй свадьбе не бывает незваных гостей.

Председатель оказался не из интеллектуалов даже деревенского толка. Присутствующих он преувеличенно именовал «народом» («Вона, сколько доброго народу наехало!»), мутный самогон в дореволюционных штофах почему-то «беленькой» («Или же вам, в связи со служебными обязанностями, красненькой?» – в этом, по его мнению, заключалось различие состояния работника в выходной день от его состояния на службе), а дочь свою, метнувшуюся к новым гостям, – «цыклетарем судебного заседания», причем последнее звучало так, словно Кряжина и иже с ним знакомили не с визжащей прыщавой стервой с отсутствием разума в глазах, а с председателем Конституционного суда.

Молодая была высока ростом, худа, челюсть ее, украшенная креплением для выравнивания зубов, постоянно болталась от хохота, что с первого же мгновения знакомства с ней заставило советника поверить в переселение душ. Перед ним стояла молодая, совершенно не управляемая лошадь.

Жених был невысок ростом, узок в плечах, на роль жокея подходил менее всего и зачем-то постоянно выдавливал из себя, по-молодому неумело, навязчиво, улыбку. Кряжин и ему попытался найти подходящее сравнение и вскоре вспомнил, где подобные улыбки встречаются чаще всего. В зале суда, дабы успокоить родителей, сразу после объявления приговора. Во всей этой свадьбе чувствовалась какая-то плохо замаскированная фальшь, и вскоре советник догадался, почему. Улыбка жениха, радостные прискоки молодой, очумевший от выпитого и ставший всем милым тесть, утонувшая в пляске свадьба с озорными похотливыми частушками – это самая настоящая липа. Как свидетельство о регистрации «Мерседеса», о котором рассказывал при подъезде к клубу Желябин. Улыбка была резиновой, прискоки со взлетавшей на воздух фатой – истеричными, а счастье председателя – плохо скрытое желание набить будущему зятю морду. Кряжин пригляделся в поисках ответа и скоро его обнаружил. Основная и единственная причина свадьбы крылась в слегка выступающем животе молодой.

– Совет да любовь, – скромно поздравил советник всех присутствующих, не обращаясь ни к кому конкретно. Выполнив таким образом свой человеческий долг, он по-свойски взял папу невесты за локоток и повел его за кулисы.

Последним из зала уходил Сидельников. На самом выходе он остановился, подумал о чем-то, после чего обернулся и с улыбкой Мефистофеля приглушенно крикнул: «Горько!» И пропал из виду, не желая видеть зрелища, к коему призывал.

…– Я могу сам пойти!

– Нет, Семен Семенович, – мягко уговаривал его Кряжин. – Не нужно таких жертв. Ценю вашу гражданскую позицию, но мне лучше увидеть того, кто ходит в лес, добывает дичь, возит из лесу дрова…