Машина тяжелая, скорость большая, резина шипованная. Они торопятся и теперь знают, что до МКАД их будут встречать не один раз. А потому тормозить будут резко и сворачивать так же в запале. И им не до соображений о том, что после таких маневров остаются весьма четкие визуальные следы.

«Они обязательно свернут, – думал Кряжин. – Только бы не проглядеть ледяную рвань на дороге… Войцеховка – мимо. Дорога в наледи, сразу после поворота – утрамбованный снег. «Мерседес» тут же оставил бы четкие следы. Но наст чист, а между мной и ними нет ни одной машины…»

Навстречу двигалась старенькая «копейка», желтая, грязная, с ржавчиной на каждом изгибе кузова.

Кряжин, ожидавший всякого и всяких, выехал на встречную полосу, коротко сыграл цветомузыкой на крыше, и провинциальный водитель прижал «Жигули» к обочине.

– Багажник открой, живо! – Выскакивая из машины, Кряжин оставил дверцы открытыми, а двигатель включенным.

Размеры советника на мужика произвели гораздо большее впечатление, чем «макаров» в его руке, устремленный в салон его машины.

– Я не сам!.. – заверещал мужик и замахал перед лицом советника руками, как сигнальными флажками. – Это они, товарищ милиция, это они!..

«Важняк» был прав в своем предчувствии. Он словно ожидал увидеть то, что увидел.

Когда крышка со скрипом отворилась и мужик, продолжая орать, как блаженный, отскочил в сторону, для советника перестали существовать все цвета, кроме черного и красного.

Среднего роста и тех же лет мужчина с перекошенной в смертной гримасе маской лежал в позе эмбриона, поджимая к животу руки и окровавленные ноги. Он был черен волосами, одет в черные джинсы, черные куртку и свитер. Лицо его, залитое от макушки до подбородка кровью, горело на этом фоне, как гвоздика в петлице смокинга. Макушки как таковой не было. Видимо, сержантик все-таки успел пару раз провести автоматом в направлении мерзавцев – пуля сорвала верх черепа одного из пассажиров, а может, и водителя, и избавила этого человека от необходимости платить за жилье и покупать яйца к Пасхе или копить деньги для хаджа. Последнее наиболее верно, так как очень уж черноволос и жестковолос был тот.

– Где ты их встретил?

– Я здесь ни при чем!.. – запел обычную песню посеревший от предчувствия недоброго мужичок. – Я ехал…

– Где ты их встретил?! Отвечать!..

– У Гурьянова, в десяти верстах отсюдова!.. Я не хотел, а они… – он показал на простреленное в центре сиденье, – они, мать-перемать, яйца чуть не… Доедешь, говорят, до Холмска и там куда в сугроб сбрось…

Ни слова более не говоря, советник отошел на два шага назад и тремя выстрелами пробил все видимые колеса. После каждого мужик приседал, кричал «не надо, я не сам» и закрывал голову руками.

– Стоять здесь.

Хлопнув дверцей, Кряжин рванул «шестерку» так, что едва не зацепил кормой осевшее на обода раритетное авто. Наклонился и быстро разобрался с радиостанцией… – Сидельников?..

– На связи, – раздался радостный голос, – на связи!..

– Где сейчас?

– Подъезжаем к КПП, две машины, – подумав, добавил капитан МУРа. – Где сами?

Молодцы менты, что на двух машинах. Тогда и думать нечего. Желябин пусть прыгает в «Волгу», а те, кто останется во второй машине, пусть займутся «копейкой», загрустившей у поворота на Войцеховку. Там есть над чем подумать и эксперту-криминалисту, и Мацукову.

«Рвань», как обозначил ее советник, бросилась ему в глаза сразу. «Гурьяново» – значилось на синем прямоугольнике, а под стрелкой, указывающей направо, – «2 км».

Два широких следа из десятка борозд, пересекающихся друг с другом при крутом сворачивании и раздваивающихся в критической точке поворота, краткие показания перепуганного мужика – все это бесспорно указывало на то, что именно в эту гавань решил войти истрепанный штормом пиратский корабль.

Сейчас их на одного меньше. Не исключено, что кто-то из оставшихся уже в очереди на инвалидность. Кровь в деревне всегда на виду. Разговоров будет на месяц. Больше всего Кряжин любил беседовать с деревенскими жителями. Это лучшие из свидетелей: лишнего никогда не скажут – не в их правилах, врать не станут, да и память у них у всех на свежем воздухе отменная. Наслаждение, а не работа. Особенно при таких-то приметах…

А особых примет у авто столько, что, даже не зная модели и цвета, любой не только здесь, а и в Москве указал бы направление сразу, едва услышав вопрос: «Куда поехал «Мерседес»?»

Промелькнул удивительно ухоженный загон для скота, пара сараев, десяток прямоугольных стогов сена размером с добрые трехэтажки, и начались первые дома…

След колес иномарки исчез уже давно, он смешался со следами, оставленными десятками «ЗиЛов», «УАЗов» и тракторов. «Мерседесы» здесь в диковинку. Даже эта, красная, с синей полосой и цветомузыкой на крыше, и то неожиданность. Старики, опершись на вилы и лопаты, внимательно смотрят, пытаясь выяснить, по чью душу прибыли милицейские из райцентра. Потом, заметив за рулем одного человека, скучнеют и принимаются за свои дела – скорее всего, кажется им, приехал кто-то к знакомым или родным порыбачить или просто попариться в баньке. Вот только к кому? И как только этот вопрос становится продуктом традиционно медленного соображения, головы поднимаются вновь – к кому, действительно? Мужики, идущие в гараж МТС, не оглядываются. Им не до мильтонов, трактора бы отремонтировать.

Красно-синие «Жигули» проезжают всю деревню, пытаясь найти объездной путь, не находят и снова выезжают на единственную в Гурьянове улицу, центральную. Имени Ленина. Если в деревне и есть улица, то она обязательно будет Ленина. Чьей же еще?

У большого, по меркам этого села, дома с красной крышей и мужиком во дворе «шестерка» останавливается, и водитель, не беря на себя труд глушить двигатель, выходит из нее.

Поступь его осторожна, взгляд остер, движения рассчетливы.

– А что, дед, – сдержанно окликает он давно наблюдающего за ним хозяина, – новости в деревне есть?

Хозяин деловито перекидывает лопату, перепачканную навозом, в другую руку и сует в рот «беломорину». Потом кивает головой – власть в деревне чтут – и только после этого отвечает:

– Добрыдень.

– Как с новостями в деревне, говорю? – повторяет высокий статный мужчина, который за рулем «шестерки» смотрится, как сапфир в оправе из дюраля. Впрочем, для деревни неплохо – участковый Евдокимов, что один на три села, тот на «уазике» ездит. Хотя и майор.

– А каки в деревне новости? – испытывая терпение солидного гостя, вежливо возражает хозяин, мужик лет пятидесяти пяти. – Колонки опять перемерзли, а председателю насрать на то. Он дочь замуж выдает.

– Что, так в понедельник и выдает? Не может до пятницы подождать? Боится к посевной не успеть?

Шутка хозяину нравится. Он показывает частокол из желтых, как сигаретные фильтры, зубов и отрицательно качает головой:

– А он в пятницу и начал. Ноне продолжение банкета. В клубе третий день пьют. И нощно тоже.

– А-а. Гости-то добрые приглашены?

– А то, – закидывает подбородок вверх мужик. – Пятьдесят человек, все на своем транспорте.

«Скверно, – с досадой подумал Кряжин. – В такой кавалькаде могли и не заметить нашего, синего…»

– А сейчас к клубу никто не проезжал?

Мужик чешет затылок, сдвинув шапку на нос, и возвращает кожаный головной убор в исходное положение.

– К клубу нет. А вот к Поверкину какой-то иномарец свернул. Вот как твой цветом. – И, снова переложив перепачканную лопату из руки в руку, словно не мог это сделать рукой свободной, мужик указал на «Жигули» Кряжина.