– А как быть с этим? – озвучил мысли Кряжина Сидельников, проникая рукой под переднее пассажирское сиденье и макая пальцы в вязкую от мороза субстанцию. Она была черно-красного цвета, и Кряжину снова пришла в голову аллегория с гвоздикой в петлице смокинга.

– Их было трое. Один убит. Сейчас мы знаем, что один из оставшихся в живых ранен. Хорошо бы узнать о характере ранения. – Это было все, что извлек из увиденного капитан МУРа.

– Лучше уж об их планах, – пожелал Желябин.

Их дискуссию прервал короткий резкий звук. Им оказался свист меж редких желтых зубов Ермолаича.

– Туды подались! – кричал он Кряжину так, словно тот был глухой. И махал при этом в направлении Москвы, Новосибирска и Владивостока одновременно.

– А что там? – щелкнув зажигалкой, даже не прикрываясь – в лесу была тишь, пробурчал Кряжин. Он совершенно не был похож на человека, захваченного погоней. Или устал, или не видел перспектив, или был ленив с рождения.

– Вот садовая голова… – возмутился Ермолаич. – Говорю же тебе – лес. А километров через пятьдесят – кольцевая. Только они туда не пойдут, если в Холмск через наш сверток ехали.

– Это почему? – еще равнодушней спросил советник.

– До кольцевой два КПП, – пояснил Желябин. – Скажи-ка, любезный… А волки или кабаны в лесу есть?

– А куда же они денутся? И волки есть, и секачи… Они сейчас лютуют. Волк в прицел лениво смотрит и от охотника с неохотцей отходит… Январь на исходе, февраль зачинается. – Высморкавшись в сугроб, он потряс мелкой бороденкой. – Так-то.

– Смотри ты, как романтично, – саркастически ухмыльнулся Кряжин. – «Волк от охотника с неохотцей отходит и в прицел смотрит с ленцой…» Это что, поверье народное или ты так внимание от тракторишки своего отвести хочешь?

– Да я… – вскинулся было дед…

– Давай, верю! Начинай рассказывать: куда пошли, как пошли, какого роста, что в руках было… была ли ленца в глазах, может, нагадил кто по пути, да мы, горожане, не приметим… Ты тысячу будешь отрабатывать или нет?! – вскричал наконец и Кряжин.

То, что рассказывал старик первый километр пути, Кряжин мог понять и без его объяснений следопыта. Его больше тревожила мысль о том, что низкие зимние ботинки для таких изысканий – не лучшее снаряжение. При подходах к лесу снежный настил был глубок, выше человеческого роста, и иногда Кряжину за окном «Волги» даже не было видно, что творится по сторонам. Сейчас же, углубившись пешком в лес, он убедился в том, что деревья – лучшая преграда для заметаний. Поэтому, наверное, и сажают лесопосадки поперек дорог – чтоб не наметало.

Мысли в голову лезли разные, все больше о том, как неудобно идти и что будет через час, если старик вдруг начнет озираться по сторонам: «Кажись, не туда попали». Но Ермолаич уверенно ступал по следу уходящих, как лосось к месту своего нереста. Изредка останавливался, смотрел на небо, туда, где за серой полупрозрачной мутью пряталось тусклое солнце, чертыхался и шел дальше.

Вскоре ноги у Кряжина замерзли окончательно, настил стал еще менее глубоким, щеки уже давно потеряли чувство холода, и он решил махнуть на раздражители рукою. Тем более что Ермолаич несколько минут назад остановился и выдавил:

– Видать, второй совсем плох.

– С чего взял? – спросил Желябин, держа шапку на макушке, как нарушающий устав дембель.

– Уже дважды рвало парня. И кровь черней пошла. Видать, венку вы ему прострелили. – Снова сморкнувшись, Ермолаич с укоризной посмотрел на всех троих. – Правда они плохие парни или так, алиментщики?

– Ты еще скажи, что вел в другую сторону, а сейчас решил выяснить, вести ли дальше правильной дорогой! – Кряжин пробрался к старику и взял его рукой за лохматый отворот тулупа. – Убийцы они, дед, понял?

С недоверием поковырявшись палкой в снегу, тот вынул из кармана пачку папирос.

– Минут через сорок нагоним. Ногу вы ему порвали. Сначала еще след печатался, а сейчас вообще пропал. Второй несет его, по снегу руки волочатся. Не иначе, вообще без сознания подранок… Меня другое заботит… – продолжил он, попыхивая ароматным дымком. – Метров через триста тропа начнется.

– Думаешь, быстрее пойдут? – уточнил Сидельников, которого мучили те же мысли об обуви, что и следователя.

– Волчья тропа.

– Как? – выдохнул советник.

– В угодьях мы, паря.

– В угодьях, – словно сомнамбула, повторил Кряжин.

– Волк в пограничье меж этими месяцами бесстрашный, от голода непобедимым становится. В эту пору на серого одни доки ходют да чокнутые. Вот я и спрашивал – ружьишко-то надо брать али нет. – С презрением посмотрев на оттопыренную подмышку Желябина, он взглянул на верхушки осин. – С вашими перделками здесь только белок хохотать.

После этого сообщения и гаишные «Жигули», и уставшая от мытарств «Волга», и даже Трумэн старика стали казаться необыкновенно уютными и милыми. Желябин немного поутих, Сидельников зачем-то расстегнул куртку, хотя температура воздуха к такому жесту вовсе не располагала, да и советник вынужден был признать, что теперь, вглядываясь вперед, он не искал что-то, а пытался разглядеть серые мохнатые комочки, мелькавшие меж осиновых стволов.

Еще метров через триста он увидел то, что ожидал. И картина эта в мгновение ока заморозила кровь в его жилах. Впереди происходило нечто, что различить четко было трудно, однако звуки, доносящиеся оттуда, принуждали заткнуть уши, развернуться и удалиться прочь.

Появившиеся в руках троих членов следственной бригады пистолеты не были куражным явлением. Их владельцам было по-настоящему страшно. И даже Ермолаич, презрительно именовавший «макаровы» «перделками», чуть отступил и теперь находился за спинами молодых людей.

Кряжин, чувствуя на спине горячие потеки, а в душе леденящий холод, упрямо двинулся к страшному действу…

Шесть или семь волков, сбившись в круг мордами к его центру, урчали, огрызались друг на друга и задирали морды к небу, отрывая от чего-то вязкие тянущиеся куски.

Один из серых, чуть покрупнее остальных, почувствовал чужаков и прервал свое занятие. Медленно развернувшись, он встретился взглядом с Кряжиным. По спине советника прошелся холод и остудил все потеки, когда он увидел эти желтые глаза гепатитного цвета и черную от крови морду… Еще мгновение, и волк снова принялся за трапезу…

«В прицел лениво смотрит…» – Кряжину хотелось сглотнуть, но он не мог.

– Это же… человек…

Советник, услышав неузнаваемый голос, сначала повернул к Сидельникову голову и лишь потом посмотрел туда, куда указывал пистолет капитана.

Один из живодеров, высокого задрав морду, поволок что-то из круга. Он не хотел этим делиться с остальными, полагая, что одному ему вполне хватит.

Вслед за ним, разматываясь и чуть паря, вытягивались сизые, в красных прожилках внутренности. Они тянулись бы семь с половиной метров – ровно столько упрятано в чреве человека, однако другой хищник, понимая, что добыча вытягивается и уходит, рванул посередине и с рыком стал пятиться назад. Кишки разорвались, разделились и, кропя по белому красным, стали утопать в пастях серых, с коричневатыми пятнами, чудовищ… Обе ленты становились все короче и короче.

А-ррр-ры!.. – и шмат с приклеившимся клоком джинсовой ткани, с треском отслоившись от костного ложа, ушел в сторону. И тут же стал предметом ожесточенной борьбы других двоих…

– Господи… присно и во веки веков… – хрипел Ермолаич, дрожа руками, не в силах сдвинуться ни на метр.

Несколько секунд. Столько продолжалось короткое забытье всех, кто за этот отрезок времени вволю почувствовал прелесть дикой природы и ее власть над хрупким человечеством. Природа мстила человеку за