может же он целыми днями ходить по улицам города, точно зная, что его ищут.

– Оставим женщин Холмска в относительном покое, – сказал Кряжин и посмотрел на часы. От усталости его ломало, как при гриппе. – И начнем с родственных связей. Я просил вас, Георгиев, узнать все о некоем Шельмине. Как юрист юристу скажите мне – вы знаете, где он живет?

На выходе из ГУВД Желябина остановил, чем привлек все внимание бригады, дежурный по управлению.

– Кирилл, на Волховской перестрелка.

С этого момента дежурный перестал интересовать советника, и Кряжин двинулся дальше. Однако через мгновение он вынужден был остановиться.

– А что там за пальба? – спросил Желябин, также не намереваясь задерживаться надолго.

– Таксиста пятого таксопарка обстреляли.

– Туда, – прохрипел прокуренным за день голосом «важняк».

Этот город оказался ему не «в климат». Хотя и располагался в двухстах сорока километрах от Москвы. Есть такие города. Тратишь всего два часа езды до них, а по приезде кажется, что здесь кончается жизнь.

На Волховской переполох закончился больше усилиями самих стреляющих, чем благодаря вмешательству милиции. Некто из синего «Мерседеса», выпустив пятнадцать пуль – содержимое магазина полуавтоматической «беретты», уехал, оставив в качестве визитной карточки десяток стреляных гильз, по которым марка оружия и была идентифицирована. Прибывшие патрули ОВО и группы быстрого реагирования искали еще что-то, не нашли, и все, что им осталось, – это констатировать смерть водителя такси, когда к месту происшествия прибыл старший следователь Генпрокуратуры Кряжин со своими спутниками. Но двоих свидетелей свершившегося им найти все-таки удалось. И то только благодаря тому, что один был ранен и покинуть место происшествия без посторонней помощи не мог, а второй никуда уходить не собирался.

А еще близ фонарного столба, в который впечаталась, изменив свой облик до неузнаваемости, машина такси, образовались две кучки людей, в чьих руках совершенно определенно виделись профессиональные видеокамеры и микрофоны. Главный принцип работы журналистов, специализирующихся на криминальной хронике, заключается в получении оперативной информации от тех, кому по долгу службы передавать оную категорически запрещено, – сотрудников милиции. Но несколько купюр, вручаемых ежемесячно в качестве гарантий реального заработка, делают свое дело одинаково эффективно что в Москве, что в Холмске.

Операторы целились объективами в своих репортеров, одновременно стараясь, чтобы в фокус попадали и жертва, и изувеченная машина, и милиция.

– Что они здесь делают? – строго спросил Кряжин у командира взвода охраны, прибывшего на место не раньше советника. Вопрос из разряда риторически-тупиковых, направленный на ускорение процесса соображения у руководителя среднего звена, еще не адаптировавшегося к обстановке.

Старший лейтенант одних с Кряжиным лет начал действовать, но на его пути незамедлительно возникла чудовищно красивая, золотоволосая (волосы распущены специально для записи экстренного выпуска) репортер программы местных новостей. Так, во всяком случае, значилось на ее бирке на очень выпуклой груди.

– Мы будем находиться здесь, – вызывающе глядя на советника, заявила она, – пока нас не выкинут!

В заявлении, конечно, слышалась провокация, ибо теперь, что бы ни предприняли сотрудники милиции, это будет выглядеть как применение грубой силы.

И золотоволосая, выступив от имени всех СМИ Холмска, сдержала слово. Ее вместе с остальными СМИ по распоряжению Кряжина выкинули через две минуты.

– Что случилось? – спросил Кряжин, представляясь и всматриваясь в салон расстрелянной «пятерки».

Поняв, что милиция знает столько же, сколько и он, советник направился к карете «Скорой помощи». Поскольку один из свидетелей сидел внутри и ему бинтовали навылет простреленную ногу, второго сержанты привели туда же. Логично.

– Рассказывай, – разрешил Кряжин обезноженному.

– Ему нельзя, он в шоке, – запретила врач, бинтуя свидетелю конечность.

– В шоке он, – советник показал доктору «пятерку», из салона которой наполовину выступал водитель. Ноги таксиста застряли между педалями, а все остальное, ему принадлежащее, лежало на асфальте. – Рассказывай, я говорю.

– Значит, так… У вас сигареты не найдется? – Сигарета у Кряжина нашлась, и свидетель, начиная чувствовать себя участником боевых действий, указал ею, дымящейся, на такси. – Я шел вдоль по Волховской. Никого не трогал. Жена велела купить детского панадолу, потому что у нас затемпературила дочь. Младшая.

– К такси поближе. – Советник знал, что лучший свидетель – это выговорившийся свидетель, но есть свидетели, которые правду говорят только первые пять минут, пока находятся в ступоре. По прошествии часа они вдруг начинают вспоминать про маски, закрывающие лица напавших, приборы для бесшумной стрельбы, пряжку на ремне у одного из бандитов в виде головы тигра и что кто-то кого-то, стреляя короткими очередями, называл Джоном. В кузове «Скорой помощи» сидел как раз такой свидетель, и трясти из него информацию нужно было сейчас, пока еще не поздно.

Второго Кряжин по понятным причинам велел увести подальше, что Сидельников и сделал, усадив его в «Волгу».

– …подхожу к аптеке…

– Я не вижу здесь аптеки, – признался Кряжин, посмотрев по сторонам.

– Аптека была на Светлой, – объяснил свидетель. – Это в квартале отсюда. Панадол я купил, но по пути решил забежать к другу…

– Доктор, оставьте нас на минуту.

– Вы с ума сошли?! Первая медицинская!.. перевязка набухла… противостолбнячное!.. полномочия… энцефабол…

– Не нужно никакого энцефабола, – возразил советник. – Он повышает метаболизм нуклеиновых кислот и высвобождает ацетилхолин в синапсах нервных клеток. В нашем случае аффективное расстройство налицо, однако не настолько явно выраженное, чтобы улучшать холинэргическую передачу между клетками нервной ткани. – Кашлянув и пожевав губами, он пояснил недогадливой докторше: – Я дам ему валокордину. – Помахав пальцами, он потребовал названное. – Дайте мне валокордину, он примет. Притупим его вегетативное состояние возбуждения. Дайте же мне валокордину.

– Вы врач? – приятно удивилась та, словно встретила русского в австралийской деревне.

– В прошлом, – сказал Кряжин, – в очень далеком прошлом. – Получил пузырек, влил в крышечку едко пахнущей жидкости и протянул больному.

Понимая, что раненый в надежных руках, врач отступила.

– Я даю вам ровно одну минуту для рассказа, – как-то нехорошо предупредил большой следователь маленького свидетеля.

– Я понял. Все нормально… Я шел, сзади раздался шум моторов. Я оглянулся. Вот это такси ехало с зажженными фарами, а за ним с зажженными фарами ехала большая синяя машина, – я вижу такие по телевизору, когда показывают вход в Думу. Вот здесь, возле этого столба, водитель такси не справился с управлением, его занесло, и он врезался в столб… Машина, повторяю, была темно-синего цвета, по бокам ее были серые пластмассовые молдинги, на капоте – круглый блестящий значок, решетка радиатора не блестящая, а черная… – Свидетель на мгновение задумался и оторвал взгляд от пропитавшейся кровью бинтовой повязки. – На фарах щетки, на крыше никелированная антенна. Из иномарки высунулся мужик с большим пистолетом и начал стрелять. Мужчина был в вязаной шапочке черного цвета, темном пуховике, и на руках его были черные перчатки. Одна из пуль срикошетила от столба и попала мне в бедро. Я упал. Водитель такси стал открывать дверцу, но вывалился уже мертвым. Вас, наверное, интересует номер большой синей иномарки?

– О да, – заверил Кряжин.

– Я не разглядел.