опустошен некими событиями, остававшимися за гранью его понимания.

Я направился к выходу, но почти уже возле самых дверей он нагнал меня и схватил за руку.

– Мой мальчик, – прошептал он, когда я склонился к его губам, – есть еще нечто… нечто такое…

– Я знаю, отец, – ответил я и похлопал его по руке.

– Нет, ты не понимаешь. Послушай. Когда выйдешь из города, придерживайся главной дороги и двигайся в южном направлении, даже если ты уже выбрал для себя иной путь. Ни в коем случае не поворачивай на узкую дорогу, ведущую к северу.

– А почему нельзя ехать на север? – потребовал я ответа.

В полной растерянности, совершенно потрясенный, он отодвинулся от меня, не проронив ни слова.

– Почему? – шепотом повторил я свой вопрос. Он больше не смотрел мне в глаза.

– Грабители, – пробормотал он. – Шайки грабителей преграждают дорогу странникам. Они хозяйничают на дороге. Облагают данью, заставляют платить за проезд. Последуй моему совету – поверни к югу.

Он резко отвернулся от меня и – словно я уже покинул гостиницу и отправился в путь – заговорил со своим отцом; в тоне его при этом отчетливо звучала мягкая укоризна…

Я вышел из зала.

Как только я ступил на пустую улицу, мысль о грабителях заставила меня резко остановиться.

Большинство лавок были закрыты – послеобеденный перерыв, – но некоторые еще работали.

Висевший у меня на боку меч, казалось, весил не меньше тонны, меня слегка лихорадило после выпитого вина, а голова кружилась от всех откровений, которые мне довелось услышать.

Итак, подумал я, чувствуя, как пылают щеки, передо мной город, в котором нет молодежи, нет калек, нет полоумных; здесь никто не умирает, здесь не рождаются нежеланные дети! А на дороге к северу путников поджидают опасные разбойники.

Я двинулся вниз по склону, постепенно ускоряя шаг, вышел через широко распахнутые ворота и оказался за пределами города. Легкий ветерок приветствовал мое появление и показался мне весьма освежающим.

Меня окружали богатые, прекрасно ухоженные поля, виноградники, попадались фруктовые сады и сельские усадьбы – всю эту роскошь и изобилие я не мог увидеть прежде, приближаясь к городу в темноте. Что же касается дороги на север, то она оставалась скрытой от меня городскими строениями, протянувшимися далеко в том направлении.

Только ниже, на горных отрогах, виднелись какие-то развалины – должно быть, все, что осталось от разрушенного подворья женского монастыря, а еще ниже и значительно западнее можно было различить очертания руин мужской обители.

За час ходьбы мне встретились два сельских жилища, и в каждом из них я выпил по чашке холодной воды вместе с хозяевами.

Везде было одно и то же: разговоры о райской жизни, в которой нет места ни изощренным злодеям, ни ужасным наказаниям, о том, что это наиболее спокойное и тихое место на всей земле и что здесь рождаются исключительно здоровые и красивые дети.

Вот уже много лет разбойники не осмеливаются нападать на путников в лесных чащах… Разумеется, никогда не знаешь, с кем столкнешься, но город прекрасно защищен от нападений, и вокруг царит мир.

– Вот оно как? И даже на дороге к северу? – спросил я.

Как выяснилось, никто из селян даже не слышал о существовании дороги на север.

Когда я расспрашивал их о больных, калеках или убогих, ответы были одни и те же: какой-то доктор, или священник, или какой-нибудь орден странствующих братьев или монахинь увозил несчастных в какой-то университет или какой-то город. Они искренне признавались, что вспомнить какие-либо подробности не могут.

Я возвратился в город задолго до сумерек – шел, оглядываясь по сторонам, заходил по пути в каждую лавку и старательно придерживался разработанной тактики: вглядывался в каждого встречного так пристально, как только мог, но не привлекая к себе излишнего внимания.

Разумеется, я не надеялся, что мне удастся обследовать целиком хотя бы одну улицу, но намеревался извлечь из своей прогулки максимум пользы.

У торговцев книгами я наткнулся на старую «Грамматику» и «Историю францисканцев», а также на выставленные для продажи великолепные Библии. Чтобы разглядеть книги получше, пришлось вынуть их из застекленных витрин.

– Как пройти отсюда на север? – спросил я неприветливого продавца, облокотившегося о прилавок и смотревшего на меня сонными глазами.

– Север? Никто здесь не ходит на север, – проговорил он и зевнул прямо мне в лицо. Он был одет безукоризненно, в новую одежду без малейших следов починки, и носил прекрасные сапоги из кожи великолепной выделки. – Послушайте, у меня есть куда более роскошные книги, чем эти, – заявил он.

Я притворился заинтересованным, затем вежливо сообщил, что почти все предложенные им издания у меня уже имеются, а потому я не нуждаюсь в их приобретении, и поблагодарил его за внимание.

Я зашел в трактир, где мужчины играли в кости и громко кричали в азарте, как если бы им больше нечем было заняться. А затем прошелся по кварталу булочников, который наполняли восхитительные ароматы свежевыпеченного хлеба.

Никогда в жизни я не ощущал себя столь одиноким, проходя мимо людей, внимательно прислушиваясь к их любезным разговорам и снова и снова слыша все те же сказки о безбедном, благословенном существовании.

При мысли о наступающей ночи кровь холодела в моих жилах. И что это за загадочная дорога на север? Никто, буквально никто, кроме священника, даже бровью не повел при упоминании об этой стороне света.

Примерно за час до наступления темноты я оказался в лавке, владелица которой – торговка шелками и кружевом из Венеции и Флоренции – не проявила в отличие от остальных особого терпения к моей склонности бесцельно бродить по городу, несмотря на то что понимала: я человек не бедный.

– Да что вы пристаете ко мне со своими вопросами? – вспылила эта усталая и измотанная женщина. – Вы думаете, легко заботиться о заболевшем ребенке? Взгляните сами!

Я уставился на нее словно на сумасшедшую. И тут меня осенило – я точно знал, что она имеет в виду. Заглянув за занавеску, я увидел узкую грязную постель и дремлющего на ней ребенка – ослабленного лихорадкой, явно серьезно больного.

– Вы думаете, это легко? Проходит год за годом, а лучше ей не становится, – с отчаянием в голосе сказала женщина.

– Простите меня, – отозвался я. – Но что можно предпринять?

Женщина неистово рванула шитье и отложила в сторону иглу. Казалось, терпение ее иссякло.

– Что можно было бы предпринять? Вы хотите сказать мне, что сами не знаете? – прошептала она. – Вы, такой умный с виду господин?! – Она прикусила губу. – А мой муж говорит, что пока еще рано, и мы продолжаем терпеть все это.

Она вернулась к своему занятию, бормоча что-то себе под нос, а я, ужаснувшись, но пытаясь сохранить на лице невозмутимое выражение, заставил себя выйти из лавки. Заглянув еще в пару магазинчиков, я не увидел ничего необычного. Однако в третьем обнаружил явно обезумевшего старика, срывавшего с себя одежду, и двух его дочерей, безуспешно пытавшихся утихомирить отца.

– Пожалуйста, позвольте мне помочь вам, – поспешил я предложить свои услуги.

Мы усадили слабого, сморщенного старика в кресло и надели на него рубаху. В конце концов он успокоился.

– Ох, слава Господу, ждать осталось уже недолго, – сказала одна из дочерей, отирая испарину со лба. – Это милость Божья.

– Почему ждать осталось недолго? – спросил я.

Она взглянула на меня, но быстро отвела глаза в сторону. Потом снова повернулась ко мне.

– Ох, вы приезжий, синьор, простите меня… Вы так молоды… А когда подошли, то показались мне совсем еще мальчиком. Я имею в виду, что Бог будет милостив. Ведь он очень стар.

– Хм-м-м, я понимаю, – сказал я.

Она бросила на меня холодный, отливавший металлом взгляд.