– У нас есть своя казна, – ответил священник. – И мы выбираем время от времени шесть или восемь новых имен, но здесь редко случаются какие-нибудь перемены. У нас не бывает раздоров. Торговцы сами заботятся о сборе налогов. Все проходит гладко.
Коротышка залился счастливым смехом.
– Да у нас вообще нет налогов! – заявил он. Священник смутился и взглянул на старика с упреком, как будто тот сболтнул лишнего.
– Да нет же, отец, просто… просто дело в том, что налоги наши… весьма невелики…
Казалось, он и сам чем-то озадачен.
– В таком случае вы и в самом деле блаженствуете, – доброжелательно заключил я, пытаясь сделать вид, что с легкостью поверил в реальность столь неправдоподобного положения дел.
– А тот ужасный Овизо, ты помнишь его? – Священник повернулся к отцу, а затем и ко мне. – Так вот, этот человек уже умер. Он едва не убил своего сына, лишился рассудка и непрестанно ревел, словно раненый бык. Так вот, у нас вдруг объявился странствующий лекарь и сказал, что беднягу смогут вылечить в Падуе. Или речь шла об Ассизах?
– Я рад, что он больше сюда не вернулся, – сказал старик. – Постоянно приводил жителей в бешенство.
Я наблюдал за обоими. Говорили ли они серьезно? Или городили всю эту чушь специально для меня? Я не мог усмотреть ни в одном из них ни малейшего лукавства, но, похоже, священником овладела меланхолия.
– Неисповедимы пути Господни, – задумчиво проговорил он. – Я уверен, что это не пустые слова.
– Не искушай Всевышнего! – остерег отец, допивая остатки вина из своего кубка.
Я поспешно налил еще им обоим.
– А наш маленький глухонемой земляк, – послышался посторонний голос.
Я посмотрел вверх. То был хозяин гостиницы – он стоял подбоченившись, с подносом в руке, передник плотно облегал выпирающее брюшко.
– Монахини забрали его с собой, мне помнится, не так ли?
– Точнее, они за ним вернулись, насколько я знаю, – отозвался священник. Я отчетливо видел, что он словно бы насторожился и даже встревожился.
Хозяин гостиницы убрал со стола мою пустую тарелку.
– Самым ужасным несчастьем оказалась та моровая чума, – шепнул он мне на ухо. – Ох, все это давно прошло, поверьте, иначе бы я не промолвил ни слова. Ничто иное не могло бы опустошить город с такой молниеносной скоростью.
– Нет, конечно, все те семейства погибли именно от этой болезни, – сказал старик. – Спасибо нашим докторам и странствующим монахам. Всех увезли в больницу во Флоренцию.
– Жертв чумы? Забрали во Флоренцию? – спросил я в полном недоумении. – Любопытно, кто же раскрыл городские ворота и с чьего позволения их впустили?
Францисканец пристально взглянул на меня, как если бы что-то внезапно и глубоко его взволновало. Хозяин гостиницы сжал плечо священника.
– Это были счастливые времена, – произнес он. – Я тоскую по тем процессиям в монастырь – его тоже теперь не стало, разумеется, – но никогда мы не жили лучше, чем теперь.
Я позволил себе неторопливо, весьма многозначительно перевести взгляд с хозяина гостиницы на священника и обнаружил, что он внимательно смотрит на меня, а уголки его губ нервно подрагивают. В глаза мне бросились глубокие морщины, изрезавшие опечаленное лицо, и плохо выбритый безвольный подбородок.
В наш разговор вмешался какой-то древний старик и сообщил, что не столь давно в близлежащей деревне слегла, захворав чумой, целая семья и что их забрали в Лукку.
– Это было чрезвычайно щедро и благородно со стороны… Кто это был, сынок? Я запамятовал…
– Ах, какое это имеет значение? – раздраженно откликнулся хозяин гостиницы. – Сеньор, – обратился он ко мне, – быть может, еще вина?
– Для моих гостей, – указал я жестом. – Мне пора идти. Не терпится посмотреть, какие книги здесь есть в продаже.
– Вы можете прекрасно устроиться в этой гостинице, – проговорил священник с внезапной настойчивостью, но мягким тоном. Он продолжал внимательно смотреть на меня, сдвинув брови. – Это в самом деле прекрасное место, и мы могли бы воспользоваться услугами какого-нибудь студента. Но…
– Однако я и сам еще весьма молод, – ответил я, перекидывая ногу через скамью и собираясь встать из-за стола. – Здесь нет никого из моих сверстников?
– Видишь ли, дело в том, что все они уехали из города, – пустился в объяснения коротышка. – А те немногие, что остались, заняты – помогают родителям вести дела. Никто не болтается здесь просто так.
Нет, молодой человек, бездельников и мошенников у нас не водится!
Священник смотрел на меня изучающим взглядом и словно бы не слышал замечаний старика.
– Да, вы образованный молодой человек, – наконец произнес он, по-прежнему чем-то явно встревоженный. – Несомненно так! Подтверждением тому и ваша манера говорить, и те мысли и соображения, которые вы высказываете. – Он на мгновение замолчал, а потом вдруг спросил: – Полагаю, в самом скором времени вы продолжите свой путь – не так ли?
– Вы считаете, мне следует уехать? – спросил
Тон моего голоса оставался ровным и вежливым.
– Не знаю, – с легкой усмешкой ответил он, но тут же вновь помрачнел, и на его лице появилось едва ли не скорбное выражение. – Помоги вам Бог, – прошептал он.
Я придвинулся к нему и наклонился ближе. Заметив это, хозяин гостиницы понял, что я намерен побеседовать конфиденциально, отвернулся и занялся своими делами. Коротышка самозабвенно доверился своему кубку.
– В чем дело, святой отец? – спросил я шепотом. – Ведь город процветает, разве не так?
– Ступай своей дорогой, сын мой, – в голосе священника прозвучали нотки зависти. – Хотелось бы и мне поступить так же, будь на то моя воля. Но я обязан соблюдать однажды данный обет послушания. Кроме того, здесь мой дом и здесь мой отец, а все остальные исчезли бесследно… Или так только кажется… – Тон его внезапно стал жестким, и он мрачно добавил: – Будь я на твоем месте, никогда бы здесь не останавливался.
Я кивнул.
– Ты выглядишь необычно, сын мой, – продолжал он все тем же шепотом. Наши головы сблизились. – Слишком сильно выделяешься. Ты хорош собой и с ног до головы разряжен в шелка и бархат. Да и твой возраст… Ты уже далеко не ребенок.
– Да, понимаю, в этом городе мало молодых людей, во всяком случае из тех, кто склонен задавать неудобные вопросы. Лишь пожилые и смиренные, те, кто принимает действительность такой, какова она есть, и не вдается в детали, стремясь докопаться до сути.
Мой излишне риторический выпад не вызвал с его стороны никаких возражений, и я пожалел, что вообще сказал это. Быть может, причиной этой небольшой оплошности послужил кипевший в моей груди гнев и в горьких словах отразились мои страдания? Так или иначе, ничего хорошего в этом нет. Я рассердился на себя.
Священник прикусил губу. Хотел бы я знать, за кого он тревожился – за меня, за себя или за нас обоих?
– Зачем ты пришел сюда? – задал он мне прямой вопрос, и тон его был почти покровительственным. – Как ты вообще здесь очутился? Говорят, ты пришел в ночи. Не вздумай и уходить отсюда ночью. – Его голос перешел в тихий, едва различимый шепот.
– Вам не следует беспокоиться обо мне, святой отец, – ответил я. – Молитесь за меня. Этого вполне достаточно.
Он явно страшился чего-то, и это было столь же заметно, как ранее страх молодого доминиканца. Но этот священник, несмотря на зрелый возраст, морщинистое лицо и влажно блестевшие от вина губы, вызывал во мне больше симпатии и казался более искренним. Создавалось впечатление, что он совершенно
