Внезапно Тонио вспомнил ее картины. Невероятно, что это она их написала! И все же он видел художницу среди полотен. Холст перед ней был громадный, и если бы только он вспомнил, какие фигуры были изображены на нем, он мог бы сопоставить их с другими.

То, что она создала все это, было удивительно. И он понял теперь, что она была замужем за тем пожилым человеком, которого он всегда считал ее отцом, и вся жизнь этой женщины предстала перед ним в новом свете. Он живо вспомнил их первую встречу, ее слезы, ощущение глубокого страдания, с которым он столкнулся – пьяный, грубый и в то же время мучимый красотой и молодостью светловолосой незнакомки.

Она была замужем за тем стариком, а теперь она свободна.

И рисовала она не только простых дев и ангелочков. Она изображала великанов, леса, бушующее море.

Тонио стоял посреди затемненной спальни и слушал звон колоколов вдали, похожий на тихое, печальное эхо. Маленькие каминные часы с росписью спешили.

Он застегнул жилет, оправил камзол и двинулся к двери. Может, все забыли о нем. И Гвидо, конечно же, вместе с графиней. В доме было так тихо.

Но на дальней лестничной клетке горел яркий свет. Навострив уши, Тонио различил голоса. Развернулся и бросился к черной лестнице.

Ночь по-прежнему была очень теплой. Вступив на траву, он увидел над головой россыпь звезд разной яркости. Некоторые из них виднелись так ясно, что были почти желтыми или даже розовыми, тогда как другие оставались лишь крохотными точечками белого света. В небе плыли облака. Задрав голову, он невольно пошатнулся: ему показалось, что движутся сами небеса или вообще вся земля.

Свет лился из окон гостиной. Прильнув к стеклу, Тонио увидел, что маэстро Кавалла все еще не ушел. Гвидо говорил с синьором Руджерио, а синьор Руджерио, похоже, что-то описывал, чертя пальцем на голой поверхности стола. Графиня смотрела на них.

Тонио повернул прочь. Несмотря на возбуждение, он понимал, что входить ему не следует.

Он быстро прошел по саду, почти пробежал между розовых кустов и замедлил шаг, приближаясь к отдельно стоявшему флигелю, который был погружен во тьму. На миг луна ярко осветила землю, и, пока облака снова не спрятали ее, Тонио успел разглядеть, что двери все еще открыты. Он медленно двинулся к ним. Под ногами шуршала трава. Будет ли он не прав, если войдет, когда все столь опрометчиво распахнуто? Он сказал себе: «Я только постою у дверей».

Робко положив ладонь на косяк, он увидел перед собой картины. Тьма поглотила их краски, но лица изображенных были различимы. Медленно проступил облик архангела Михаила, а потом белые части того полотна, что еще не было закончено. Шаги Тонио громко отдались на шиферном полу, и, медленно сев на скамеечку, стоявшую перед этим холстом, он стал разглядывать группу белых фигур, переплетавшихся между собой на фоне, призванном изображать темную массу деревьев.

Он сходил с ума из-за невозможности увидеть художницу и тревожился из-за того, что вторгся сюда помимо ее воли. Ему не хотелось трогать ее кисти, горшочки с краской, так аккуратно закрытые, или ткань, которая в сложенном виде лежала сбоку. Но эти предметы завораживали его. Он вспомнил, как девушка сидела здесь, и снова услышал ее голос, его чудесный тембр и некоторую неразборчивость слов и только теперь понял, что она говорила с легким акцентом.

Секунду поколебавшись, он взял со стоявшего рядом стола спички и зажег свечу.

Огонек вспыхнул. Когда пламя разгорелось, комнату залил ровный свет. На огромном холсте у стены проступили краски. Оказалось, что на картине изображены нимфы, танцующие в саду, – златоволосые, в полупрозрачных платьях, едва прикрывавших их гибкие тела, с гирляндами цветов в маленьких руках.

Это нисколько не походило на целомудренные, мрачноватые настенные росписи в часовне графини. Картины были гораздо более живыми и при этом еще более мастерски написанными. «Почему бы и нет?» – подумал Тонио. Ведь чего только он сам не освоил в вокальном искусстве за три года! Разве не естественно, что за это время она также совершенствовалась в своем искусстве? И все же он видел в лицах нимф нечто, безусловно связывавшее их с тем ликом Девы Марии в часовне, которым он столько раз восхищался. Он не мог оторвать глаз от обнаженных рук и ног танцующих нимф и даже издал восхищенный возглас, заставивший его самого устыдиться.

Краска на картине была свежая, он мог, коснувшись, размазать ее. Но он не собирался трогать картину. Ему достаточно было смотреть на нее и знать, что нарисовала все это светловолосая художница.

Он вспомнил рассказ Гвидо о похоронах в Сицилии. Так значит, она та самая английская кузина, маленькая вдова, которая была так напугана жуткими катакомбами, что пришлось ее оттуда выводить. Да, ведь действительно он заметил у нее акцент, придававший ей еще большее очарование. Тонио подумал, что теперь, когда она осталась одна, без мужа, ей могло быть еще хуже, чем в пору замужества.

Ему стало грустно, бесконечно грустно. Он понял, что всегда, когда видел ее, в любом месте, среди какой угодно шумной толпы, она всегда казалась ему очень одинокой.

Но чем больше он очаровывался художницей, тем больше это мучило его, так что он решительно протянул руку и, намеренно обжигая пальцы, погасил свечу. И встал, понимая, что надо идти. В конце концов, разве мог он заинтересовать ее? Какое значение имело то, что она обладала таким мастерством и талантом и занималась тем, что делало ее не обычной девушкой, а феей. Где-то в глубине сознания он понимал, что ее кажущаяся невинность и легкое жеманство – лишь поверхностный слой, а на самом деле натура ее гораздо более сложна, иначе разве могли бы появиться такие картины.

Но, опять-таки, какое отношение это все имело к нему? Почему он так волновался? Почему у него вспотели ладони?

Плетясь к двери, Тонио поймал себя на мысли о том, что хочет, чтобы она оставила его в покое, а потом сообразил, что это не она, а он все время таращился на нее, так что в конце концов она кивнула ему. Но почему тогда она не сказала кому-нибудь о его недостойном поведении, черт побери? Он вдруг разозлился на девушку.

И тут, подняв глаза, увидел ее.

Она сидела среди роз, и ее длинное одеяние казалось в лунном свете призрачно-белым.

Тонио затаил дыхание. Он был так поражен, что почувствовал себя чуть ли не полным идиотом. Она заметила свет в мастерской и все это время наблюдала за ним!

Кровь прилила к его лицу. А потом в полном изумлении он увидел, что она поднялась с мраморной скамьи и направилась к нему, так медленно и беззвучно, что казалось, не шла, а плыла. Ее голые ступни выделялись на фоне травы, а просторное, полупрозрачное одеяние, шевелясь на ветру, так облегало и выявляло фигуру, как если бы она была одета только светом.

Наверное, ему следовало просто кивнуть девушке и как можно скорее удалиться. Но Тонио не пошевелился, только смотрел на нее. И что-то, связанное с ее решимостью, начало внушать ему ужас.

Она подходила все ближе и ближе, и он уже мог видеть ее лицо, разглядел даже морщинку, пролегшую на лбу оттого, что девушка чуть приподняла брови, словно удивившись. А потом Тонио почувствовал ее запах: это был свежий запах летнего дождя. Он больше ни о чем не думал. И не замечал ни ее круглых щек, ни надутых губок. Скорее он охватывал взглядом ее целиком, эту фею, трепещущую под оболочкой полупрозрачной материи и укрытую распущенными золотыми волосами.

Он хотел ее так сильно, что ему казалось, будто он умирает. Все его существо жаждало ее и было одновременно и напряжено, и парализовано. Это походило на кошмарный сон, когда невозможно ни крикнуть, ни сдвинуться с места. Внезапно Тонио ужаснулся: неужели она так неосмотрительна, так неосторожна? Они стояли вдвоем в огромном пустом саду, вдалеке от погруженного в дремоту дома. Неужели столь невинная девушка могла бы позволить себе подобную встречу и с любым другим мужчиной? На него вдруг нашло страшное озлобление, и она стала казаться ему отвратительнейшим существом, а вовсе не самым прекрасным и изящным созданием, какое ему доводилось видеть.

Ему захотелось сделать ей больно, схватить ее, и смять, и показать все как есть: пусть видит, кто он на самом деле! Он весь дрожал, он слышал свое дыхание.

Но тут ее лицо стало меняться: она слегка нахмурилась, потом склонила голову, вся сжалась и резко отступила, как будто от края обрыва.

Тонио, потрясенный, смотрел, как она уходит. Отойдя подальше, девушка распрямила плечи и подняла голову. И пока она не исчезла в темноте, ее золотистые волосы сияли в ночи.