– Тонио, познакомься с синьором Руджерио, – сказала она, словно не было ничего невозможного в том, чтобы поговорить с кем-то среди всего этого шума и славословия.

Он поклонился какому-то человеку, пожал ему руку. Почувствовал, что кто-то обнимает его, и увидел, что это пожилая маркиза: она снова приложилась к его щеке сухими губами. Он ощутил прилив любви к ней, к ее тусклым глазам, сморщенной коже и даже к ее руке, обнимавшей его, – похожей на конечность рептилии и в то же время удивительно сильной.

Потом рядом столь же неожиданно возник кто-то еще. Графиня между тем разговаривала с тем человеком, синьором Руджерио, а потом вдруг толпа прижала их друг к другу, и графиня обвила Тонио рукой за талию. И вдруг его пронзило воспоминание.

– Графиня, – прошептал он. – Та молодая женщина, светловолосая… – Он понял, что все это время ждал, когда же увидит ее, и что ее просто здесь нет. Сердце у него упало, и он тут же замолк, хотя и продолжал жестами изображать ее пушистые волосы. – С синими, темно-синими глазами, – пробормотал он, – и с такими чудесными волосами.

– А, конечно же, ты имеешь в виду мою маленькую кузину, мою маленькую вдовушку, – сказала графиня, знакомя его еще с одним господином, оказавшимся англичанином из посольства. – Она в трауре, дорогой, в трауре по мужу, моему сицилийскому кузену… Но разве я не рассказывала тебе об этом? А теперь она не хочет возвращаться в Англию…

Она покачала головой.

Вдова!

Не ослышался ли он? Теперь он кланялся кому-то еще. А синьор Руджерио говорил графине что-то явно очень важное, и вот уже графиня покидает его.

Вдова. Но где же Гвидо? Его не было видно. Но потом Тонио заметил в другом конце зала маэстро Кавалла, а рядом с ним и Гвидо, и графиню, и этого маленького человечка, Руджерио.

Кто-то еще взял его за руку и искренне сказал ему, что у него великолепный голос и что ему надо дебютировать здесь, в театре Сан-Карло, а не ехать в Рим. И почему все по-прежнему вынуждены ездить в Рим?

Но он тем временем думал об одном: «Она вдова». Это как будто окружало ее ореолом чувственности, делало более соблазнительной, более близкой, навсегда исключало ее из того недоступного хора девственниц, к которому, как он раньше считал, она принадлежала.

Теперь он перед всеми извинялся, напрасно пытаясь пробиться к стоявшим вдали Гвидо и маэстро Кавалла.

И тут он увидел, как из толпы к нему бросился Паоло, похожий в новом костюмчике на хорошенького маленького принца. Он быстро обнял Тонио.

– Что ты тут делаешь? – спросил Тонио, одновременно отвечая на поклон старого русского, графа Шержинского.

– Маэстро сказал, что я могу прийти послушать тебя. – Паоло прильнул к нему. Он явно был так возбужден происходящим, что почти не мог говорить.

– Что ты имеешь в виду? Ты знал, что я буду петь?

– Все знали, – отвечал Паоло, тяжело дыша. – Здесь и Пьеро, и Гаэтано, и…

– Ох уж этот Гвидо! – прошептал Тонио.

Но он с трудом сдержал смех.

На этот раз он быстро удалился, захватив с собой Паоло, как только заметил, что Гвидо, маэстро Кавалла и незнакомый ему господин исчезли.

К тому времени, как он добрался до коридора, они уже зашли в какую-то гостиную. Все двери были закрыты. Ему пришлось постоять, чтобы успокоить дыхание и просто насладиться возбуждением, которое он испытывал.

Он был так счастлив, что ему оставалось лишь закрыть глаза и улыбнуться.

– Так все знали, – сказал он.

– Да, – ответил Паоло, – и ты никогда не пел лучше, никогда. Тонио, я в жизни этого не забуду.

Вдруг его личико сморщилось: казалось, он вот-вот заплачет.

Он прижался к Тонио. В свои двенадцать лет мальчик был тоненьким, как тростиночка, и невысоким, его голова оказалась у Тонио под мышкой. От него исходила такая боль, что Тонио встревожился.

– Что случилось, Паоло?

– Прости, Тонио. Но мы приехали в Неаполь вместе. А теперь ты уезжаешь. И я останусь один.

– Что ты говоришь? Уезжаю? Только потому, что…

Тут Тонио услышал голоса, доносившиеся из-за одной из закрытых дверей дальше по коридору. Он ласково обнял Паоло, потрепал его по плечу, успокаивая его. Маленький флорентиец все еще боролся со слезами.

Спор тем временем продолжался.

– Пять сотен дукатов, – говорил Гвидо.

– Позволь мне утрясти это, – попросил капельмейстер.

Тонио тихо толкнул дверь. В щелочку он увидел, что разговор идет с тем темноволосым синьором, Руджерио. Заметив Тонио, графиня поспешила к нему.

– Ступай наверх, прелестное дитя, – сказала она, выйдя в коридор и прикрыв за собой дверь.

– Но кто этот человек? – прошептал он.

– Я не хочу тебе этого говорить, пока все не устроится, – сказала она. – Пойдем.

В три часа ночи половина гостей все еще оставалась в доме.

– Милое дитя, – сказала графиня, закрыв дверь, – совершенно случайно синьор Руджерио оказался здесь. И мы все были уверены, что, стань это известно тебе, ты бы отказался спеть!

Несколько часов Тонио пришлось ждать одному в просторной комнате наверху, окно которой выходило на шумную улицу.

«Пять сотен дукатов! – думал он. – Это целое состояние. Наверняка это какие-то театральные переговоры. Но о чем?»

Его охватывали попеременно страх и чувство ужасного разочарования. И все же сам Каффарелли аплодировал ему! Нет, наверное, это была просто любезность по отношению к графине. Тонио совсем запутался. Что все это значило?

Подъезжали и отъезжали экипажи. Гости не торопились спускаться с крыльца, смеялись и обнимались. В неровном свете факелов на ступеньках церкви напротив были видны силуэты лаццарони, которым в эту прекрасную теплую ночь не было нужды искать пристанище, и они могли просто растянуться под луной.

Тонио отошел от окна и принялся вышагивать взад-вперед по комнате.

На каминной полке тикали часы. Оставалось часа три до рассвета. Он еще не раздевался; наверняка Гвидо придет к нему.

А что, если Гвидо в постели с графиней? Нет, этой ночью учитель не мог так поступить с ним. Да и графиня обещала, что придет, когда «все устроится».

«Это может оказаться сущей ерундой, – твердо сказал он себе уже в семнадцатый раз. – Этот Руджерио, наверное, директор какого-нибудь маленького театрика в Амальфи или еще где-нибудь. И они хотят свозить меня туда и устроить что-то вроде проверки… Но за пятьсот дукатов?» Он покачал головой.