Совместная программа породила иллюзии относительно социалистической партии, создавая впечатление, что она изменилась в такой мере, что между ФКП и ФСП исчезли различия…»

Между тем неудача с Союзом толкнула Марше и его единомышленников в объятия еврокоммунистов Италии и Испании, которые на тот момент находились в лучшем положении — их опыт взаимодействия с соперничающими партиями оказался положительным. Как итог: в марте 77-го лидер ФКП имел личную встречу с лидерами ИКП и КПИ, где выразил согласие со многими позициями апостолов еврокоммунизма. Более того, в том же году Марше написал книгу, где он в открытую назвал себя еврокоммунистом, хотя до этого старался всячески этого термина применительно к себе избегать.

Тем временем в Москве все с большей тревогой наблюдали за тем, как ФКП дрейфует в сторону позиции (по сути антисоветской), чьи взгляды разделяли итальянская и испанская компартии. Хотя дрейф этот был вполне закономерен и во многом явился следствием ошибок самой Москвы, которая дала свое согласие на союз ФКП с социалистами. Впрочем, было большим вопросом, какой именно характер носила эта ошибка: непреднамеренный или все же сознательный. Ведь в том же Международном отделе, который и направлял стратегию КПСС и братских компартий в международном коммунистическом движении, и раньше было много сторонников еврокоммунизма, а в пору разрядки их и вовсе стало большинство. Эти люди считали благом союз коммунистов с буржуазными партиями, поскольку видели в этом перспективу такого же поворота и в деятельности самой КПСС. Эти люди лишь на словах называли себя ленинцами, а на самом деле во многом действовали вопреки его учению. Фактически ими были похоронены его слова, что главное в оппортунизме — идея сотрудничества классов. Продолжая работать в цитадели ленинизма, эти люди на самом деле были заодно с теми же испанскими коммунистами, которые убрали определение «ленинская» из названия своей партии. Испанцы призвали мировое комдвижение искать дорогу к социализму не на пути ленинской теории социалистической революции, а на некоем третьем пути — «между социал-демократизмом и марксистским социализмом». Не случайно в среде высших советских партноменклатурщиков ходил рукописный «самиздат» — работы наиболее воинствующего ревизиониста — французского еврея Ж. Элленштейна.

Отметим, что в том же КГБ прекрасно были осведомлены об этих настроениях (то же письмо Андропова об «агентах влияния» имело в виду под собой и их тоже), однако чекисты палец о палец не ударили, чтобы каким-то образом повлиять на них. На Лубянке, как и в высшем руководстве страны, считали, что наличие различных точек зрения на развитие комдвижения в партийной среде способствует борьбе мнений и выработке на этой основе правильных решений. Однако в случае с французским просчетом «международников» свою роль сыграло ведомственное противостояние — между ними и чекистами. Чтобы доказать Брежневу этот просчет и то, что закоперщиком еврокоммунистической ереси в ФКП является ее лидер (и личный друг советского генсека) Жорж Марше, Андропов в начале 77-го заслал во Францию своего «казачка» — старого чекиста, работавшего еще в сталинские годы в парижской резидентуре НКВД, который должен был с помощью своих прежних связей в ФКП выявить главных тамошних смутьянов, чтобы на основе этих данных в Москве решили, как их нейтрализовать.

В итоге этой тайной экспедиции окончательно вскрылось то, о чем в Москве многие давно догадывались: что главным застрельщиком смуты являлся лидер ФКП Жорж Марше. За эту миссию, которая добавила Андропову лишних симпатий перед Брежневым, бывший энкавэдэшник был награжден орденом Красного Знамени. А шеф КГБ добился у генсека выдачи карт-бланша на операцию, целью которой была поддержка просоветских сил в руководстве ФКП.

Учитывая все вышеизложенное, задумаемся о том, какую роль в этой операции мог играть Владимир Высоцкий. Естественно, человеком, посвященным в нее он не был, однако то, что его авторитет мог быть использован в этой борьбе, предположить можно. Тем более что его жена Марина Влади входила в группировку именно просоветских сил внутри ФКП, занимая на протяжении почти 10 лет пост президента общества «Франция — Россия». Именно за свою позицию Влади никогда не имела никаких трений с Кремлем и беспрепятственно приезжала в СССР, когда ей заблагорассудится (при жизни Высоцкого ей будет выдано порядка 70 виз). Не учитывать всего этого Высоцкий не мог, находясь в двояком положении: испытывая симпатии к сторонникам Жоржа Марше, он в то же время не имел права подставлять свою жену, входившую в соперничающую группировку. То есть и здесь его раздирал внутренний конфликт, который не шел на пользу его душевному и физическому состоянию.

Итак, осенью 1977 года Высоцкий приехал в Париж, чтобы участвовать в шумной акции в поддержку просоветских сил в ФКП, приуроченной к 60-летию Великого Октября. В этом празднике, проходившем в многотысячном зале «Павийон де Пари», участвовала целая группа известных советских поэтов-либералов в лице Константина Симонова, Евгения Евтушенко, Роберта Рождественского, Булата Окуджавы, Олжаса Сулейменова, Виталия Коротича, Михаила Сергеева и др. По одной из версий, участие Высоцкого в этом поэтическом представлении не предполагалось, но это вряд ли — наверняка организаторы этого мероприятия в Москве (в ЦК КПСС) с самого начала делали ставку на Высоцкого, политические акции которого по-прежнему оставались высокими по обе стороны границы. По сути он олицетворял собой советского еврокоммуниста (хоть и беспартийного) — поборника западной демократии и критика советского социализма в мягкой форме. О том, что Высоцкий был осведомлен о своем участии в этом мероприятии и был не против этого, говорит сам факт его приезда во Францию не вместе с «Таганкой», а чуть раньше ее.

Поэтический концерт состоялся 26 октября. Высоцкий в нем выступал последним, что тоже было показательно: именно по-настоящему значимым артистам обычно доверяли честь ставить финальные точки в подобного рода представлениях. Им были исполнены следующие песни: «Спасите наши души», «Расстрел горного эха», «Кони привередливые», «Погоня», «Прерванный полет». Отметим, что все песни были исполнены… на французском (перевод Мишеля Форестье), чтобы присутствующие поняли не только их первый пласт, но и подтекст. Ведь Высоцкий не случайно выбрал именно эти песни. В «Спасите наши души» и в «Расстреле горного эха» речь шла о том, как задыхается в тисках несвободы либеральная интеллигенция (советская в первую очередь). Что касается трех остальных песен, то в них Высоцкий декларировал те же самые идеи, но уже применительно к своей собственной судьбе. Например, «Погоня» была вариантом «Охоты на волков», но более облегченным: там опять речь шла о том, как волки (власть) пытаются погубить главного героя (саму «Охоту…» Высоцкий исполнить побоялся, видимо, памятуя о ее одиозном восприятии советскими властями).

Как отметит чуть позже Р. Рождественский: «Это выступление Высоцкого было не точкой, а восклицательным знаком». А вот как вспоминали про тот же концерт другие его участники и зрители.

М. Сергеев: «Потом Высоцкий пел — и снова он был комок нервов, и хриплый голос рвал темноту „Павийон де Пари“, и загорались глаза, и крики неслись из зала — просили петь снова…»

Б. Окуджава: «Мы выступили. Никто никого не „потряс“. Просто нас хорошо принимали. Меня и Высоцкого принимали немного лучше, чем остальных, благодаря гитаре…»

А. Гладилин: «Окуджаву зал встретил очень радушно, в отличие от Высоцкого, которого французская публика явно не воспринимала…»

И, наконец, слова самого Высоцкого:

«Это было интересно очень, потому что мы собрались, в общем, в гигантском зале на семь тысяч человек. Почти без рекламы, потому что не знали, кто будет. Несколько фамилий не было объявлено, среди них такие, как Евтушенко и моя. Были объявлены Вознесенский и Ахмадулина, которых не было на этом вечере. Были несколько человек, которые не очень известны за рубежом и у нас, но вечер прошел блестяще, на мой взгляд. Это было просто… ну как вам сказать… Во-первых, половина зала пришла людей, это три с лишним тысячи человек — вот так, без объявления, просто так, бог знает, к черту на куличики, на край города. Мы читали стихи. Почти все — по одному-два стихотворения. Булат Окуджава пел. Я тоже читал кое-что и кое-что пел. Я кончал этот вечер…»

Стоит отметить, что в телевизионном репортаже с этого праздника, который в тот же день был показан в программе «Время», выступление Высоцкого было безжалостно вырезано. Спрашивается, почему? Видимо, потому, что это выступление было рассчитано не на советского зрителя, а на французского — и его надо было обаять в первую очередь (чтобы он не расстерял свои симпатии к ФКП накануне предстоящих в марте 78-го выборов). А для советских телезрителей Высоцкий по-прежнему должен был оставаться гонимым певцом, дабы у него не закралось сомнение: а чего это Высоцкий выступает на французском празднике в честь Великого Октября?