жив курилка!
Вспоминает А. Кальянов: «Шестеро молодых» аккомпанируют Высоцкому. За пультом — я. Владимир Семенович дал мне строгое указание: чтобы по монитору он себя — не слышал! Нет проблем. Только занял свое место за пультом в зале, как повалил народ с магнитофонами. Умоляют подключить их к нашей аппаратуре. Но ладно бы один магнитофон, так ведь их набралось больше двадцати! А Владимир Семенович уважал коньячок. «Аист». И каждый из фанов с магнитофонами преподнес мне по бутылке этого «птичьего» коньяку. После концерта я Высоцкому все рассказал и честно заслуженным поделился. И он очень даже обрадовался. Тут же выпили по стаканчику с ним — для пробы. А потом перед каждым концертом Владимир Семенович принимал чай с коньяком. Пропорция как сегодня перед глазами: на четверть стакана коньяк, остальное чай…
Был еще один забавный случай. Высоцкий всегда выходил на сцену с немного расстроенной гитарой. Профессионалы думали: может быть, он не слышит, что у него гитара расстроена? На гитаре он шустро шпарил, а вот насчет того, что он знает ноты, многие сомневались. Наш руководитель Дима — царство ему небесное, умер в тюрьме — решил Высоцкому помочь. Перед началом концерта, пока не было Высоцкого, подкрался к «гитарке» — Высоцкий так свой инструмент называл — и быстро настроил, как надо. Высоцкий вышел, исполнил первую песню. И вдруг призадумался: чертовщина какая-то! Тут же при всех стал «гитарку» свою вновь расстраивать. Ну все профи в трансе. Грешат по-черному на Высоцкого: мол, у него вообще слуха нет… Дима наш едва не плачет: так обидно за хорошего человека стало. Улучил момент, в перерыв снова нырк к «гитарке», опять настроил. Высоцкий вышел на сцену. Один аккорд взял, другой… Тут же со сцены громко сказал: «Если кто еще хоть разок мою гитарку подстроит, получит по морде. Ясно, нет?» И почему-то выразительно посмотрел на меня. Тогда все с облегчение вздохнули: со слухом у любимца публики все оказалось в порядке. Видимо, слегка расстроенная гитара изумительно гармонировала с доверительной хрипотцой артиста. Нарочно создавалась атмосфера дворовости. Что притягивало…»
В эти же дни по ЦТ шел повторный показ 10-серийного мультфильма «Волшебник Изумрудного города». 4-ю серию с участием Высоцкого (он озвучивал роль Волка — подручного злой волшебницы Бастинды) показали 15 октября.
17 октября Высоцкий дал три концерта в казанском Молодежном центре и один концерт в Доме актера ВТО для тамошней театральной общественности. На последнем представлении он вел себя довольно раскованно и шутил даже на политические темы. Приведу лишь один отрывок из его комментария между песнями:
«Вы знаете, ведь сейчас уже все те времена прошли, что приезжает кто-нибудь из Советского Союза, и уже говорят: „А! Интересно!“ Вот сейчас поехал Владимиров из Ленинграда (Игорь Владимиров — главный режиссер Театра имени Ленсовета.
Кстати, очень скоро «Таганка» отправится на гастроли во Францию, причем под «крышей» все той же Французской компартии. И у нее тоже возникнут проблемы с посещаемостью. Впрочем, об этом речь еще пойдет впереди.
На том концерте в казанском ВТО Высоцкий спел 7 песен: «Правда и Ложь» (Посвящение Б. Окуджаве), «Инструкция перед поездкой за границу», «На таможне», «Баллада о детстве», «Письмо в редакцию», «Горное эхо», «Мишка Шифман».
Стоит отметить, что администратор Высоцкого В. Гольдман, понимая, что за речи, произнесенные артистом перед зрителями в ВТО, их по головке не погладят, решил подстраховаться. И сразу после концерта попросил владельцев магнитофонов (а их было 12) сдать пленки. Все подчинились. Однако на следующий день выяснилось, что пленки сдали не все. Как вспоминал один из организаторов тех гастролей М. Тазетдинов: «Мне позвонили из КГБ: „Что за концерт был в ВТО?“ Все нормально, говорю, пел, что положено. Уверенно так соврал, пленки же все сдали. „Ладно, ладно, — слышу в ответ, — знаем мы, что он пел, но ничего, нам понравилось“. Значит, был и тринадцатый магнитофон…»
Отсюда можно сделать следующий вывод: опека Высоцкого со стороны спецслужб не ослабевала, однако большой крамолы в его действиях власти не находили. То есть инакомыслие Высоцкого властью воспринималось как вполне допустимое, поэтому даже мало-мальских внушений ему в высоких кабинетах никто не делал. Судя по всему, артист об этом знал поэтому вел себя соответствующим образом — особо не зарывался, но и страха большого нее выказывал, позволяя себе порой то, что другим возбранялось.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
КОЗЫРЬ В ТАЙНОЙ ВОЙНЕ
18 октября Высоцкий вернулся в Москву и первым делом навестил своего друга Всеволода Абдулова в его доме на улице Немировича-Данченко (вот уже две недели, как Абдулов выписался из Тульской областной больницы и теперь долечивается дома). Высоцкий пришел не просто в гости к другу: он предложил ему на следующий день с утра махнуть на денек в Ленинград, с тем чтобы посетить лицей, где учился Пушкин, поскольку 19 октября — день Лицея. Абдулов, будучи, как и Высоцкий, заядлым пушкинистом, естественно, с радостью согласился.
Отметим, что отношение к «солнцу русской поэзии» у Высоцкого в разные периоды было разным. Например, в молодости он относился к нему не столь благоговейно и даже позволял себе по отношению к нему своего рода хулиганские выходки — пародировал его творчество. Речь идет о знаменитой песне 67-го года «Лукоморья больше нет», где многие угадывают насмешку, а то и форменное издевательство над Пушкиным. Однако к 77-му году от того Высоцкого уже мало что осталось, свидетельством чему была и та поездка в Лицей, а также то, что песню «Лукоморья больше нет» на своих концертах он больше не исполнял (в последний раз Высоцкий это сделал в 76- м).
В Питер друзья ехали на новеньком «Мерседесе» героя нашего рассказа. Как вспоминал сам В. Абдулов: «Ни до, ни после такого Ленинграда я не видел. Отмытое до мраморного блеска небо, нет даже обычной ленинградской дымки. Город словно окунули в голубую чашу с голубым воздухом. Еще вечером Северную столицу мучил серый, нудный дождик, а сейчас морозец, неожиданно схвативший лужи, навел на весь облик города строгий лоск, отчего он стал сказочно-торжественным. Мы едем в Лицей возбужденные, радостные. И вдруг — бац! Лицей закрыт: вечером будет какое-то мероприятие. Люди стоят, смотрят, переговариваются потихоньку. Мы среди них, но говорить ни о чем не хочется. Молчим. А потом короткий взгляд одной из сотрудниц самым чудесным образом нашел в толпе опечаленное лицо Володи. Она быстро повернула голову, что-то сказала остальным. Они даже не совещались, просто подошли и спросили:
— Кто с вами, Владимир Семенович?
И мне захотелось отозваться, крикнуть: «Я! Мы вместе!» Дурацкая боязнь, что о тебе забудут. Не крикнул. Пошел за Володей, ожидая злых шепотков в спину. Лучше бы через черный ход пропустили, как в магазин пропускают тех, о ком ты частенько поешь. Тихо, по-домашнему.
Но был только один спокойный голос седого человека в старомодном пальто с бархатным воротником:
— Сегодня у поэтов такой день. Их день.
Володя улыбнулся старику, а тот слегка приподнял велюровую шляпу. И на душе у меня стало уютно. Мир добр, есть особенная, целительная прелесть в человеческом слове, произнесенном от доброты сердечной. Я, признаться, здорово ругал себя за худые мысли, действительно, разве могли прийти к Пушкину ранним утром люди, способные зло шептать в спину? Чепуха какая-то!
Нам разрешили посидеть за партой Поэта, показали все, что можно было показать. И слова здесь, в стенах Лицея, звучали музыкой, отраженной от старых стен, как от прошлого времени. Эхо пушкинских дней. И молчали мы наедине с Пушкиным, и расставание было нелегким. Володя в пояс поклонился нашей доброй спутнице, поцеловал ей руку…
