Была эта дева, как мысль об ушедшем богатстве,Как путь к совершенству сквозь тысячи бед и препятствий,Как дымное пламя и в прах превращенное злато,Как робкой надежды крушенье и веры утрата,Как смутная тень клеветой опороченной славы.И царская дочь опасалась чудовищ оравы.Как лань, боязливые взоры она в беспокойствеКидала, опоры ища, и вздыхала в расстройстве.Не вдруг рассудил Хануман, что любуется Ситой,Похожей на месяц печальный, за тучами скрытый.Но, без драгоценностей, в платье, забрызганном грязью,Ее распознал, как реченье с утраченной связью:«Два-три из описанных Рамой искусных изделий —И только! — остались блистать у царевны на теле.Усыпанные жемчугами я вижу браслеты,Швада́мштру[266] и серьги, что в уши по-прежнему вдеты.Они потемнели, испорчены долгим ношеньем,Но я их узрел, не в пример остальным украшеньям:Со звоном и блеском с небес ожерелья, запястьяПосыпались в пору постигшего Ситу злосчастья.С отливом златым покрывало, что было на деве,Нашли обезьяны лесные висящим на древе,А платье, хоть великолепьем и славилось прежде,Но стало отрепьем, подобно обычной одежде.Премудрого Рамы жену узнаю в златокожей,Отменной красой со своим повелителем схожей.Четыре мученья[267] он терпит — на то есть причина.Ведь к женщине должен питать состраданье мужчина,К беспомощной — жалость, а если утратил супругу,Тобою печаль овладеет, подобно недугу.Коль скоро с желанной расстался — любовью ты мучим.Вот муки четыре, что Рамой владеют могучим!»
[Хануман видит Ситу в окружении ракшаси]
(Часть 17)
Луна в небесах воссияла, как лотос «куму́да»[268] ,Как лебедь, скользящий по синему зеркалу пруда.Взошла светозарная и, Хануману в услугу,Блистаньем холодных лучей озарила округу.Царевна под бременем горя казалась несомойВолнами ладьей, оседавшей под кладью весомой.Сын Ма́рута стражниц, уродливых телом и рожей,При лунном сиянье увидел вблизи златокожей.С ушами отвислыми были свирепые хари,И вовсе безухими были нелепые твари.С единственным оком и с носом на темени были.Чудовищны женщины этого племени были!
