Проснулись воители, женщин спросили: «Что с вами?» — и женщины заголосили: «Бегите за ним, за его колесницей! Бегите за ним, за свирепым убийцей! Царя он в постели убил, а не в сече, Не знаем, — он ракшас иль сын человечий!» Тогда, окруженный и справа и слева, Сын Дроны оружьем, что сам Махадева Вручил ему, — всех удальцов обезглавил И дальше свою колесницу направил. Узрел: Уттама́уджас дремлет, — и тоже Его умертвил, как и раджу, на ложе. Юдха́манью выбежал, воспламененный, Метнул свою палицу в грудь сына Дроны, Но тот его поднял могучею дланью, Как жертву, подверг его тут же закланью. Вот так он губил, средь потемок дремотных, Врагов, словно жертвенных смирных животных. Сперва убивал колесниц властелинов, Потом обезглавливал простолюдинов. Под каждый заглядывал куст, и мгновенно Рубил он заснувшего самозабвенно, Рубил безоружных, беспомощных, сонных, Рубил и слонов, и коней потрясенных, Как будто он Времени грозный посланец — Бог смерти, одетый в кровавый багрянец! Казалось, — причислить нельзя его к людям: Он — зверь или чудище с острым орудьем! Все воины в страхе смежали ресницы: Казалось, что бес — властелин колесницы! Казалось, карающий меч надо всеми Уже занесло беспощадное Время! Нагрянул он с жаждою мести во взгляде На сомаков, на сыновей Драупади. Узнали они, что убит Дхриштадьюмна, И с луками ринулись гневно и шумно, Осыпали стрелами отпрыска Дроны. Шикхандин, услышав и крики и стоны, Доспехи надел и во мраке глубоком Облил его стрел смертоносным потоком. Сын Дроны, убийство отца вспоминая, Взревел, закипела в нем ярость живая, Сойдя с колесницы, повел он сраженье, И кровь отмечала его продвиженье. Вздымая божественный меч обнаженный И тысячелунным щитом защищенный, В живот поразил он, убил исполина — Того Пративи́ндхью, Юдхиштхиры сына. Тогда булавою, чья сила весома, Ударил его сын Бхимы Сутасома.
