За ним устремились, рождаясь двояко, Незримые твари и детища мрака. К становью врагов приближался он смело, Как Шива, который вошел в его тело! Заснул ратный стан, от сражений усталый. Бесстрашно, доверчиво спали панчалы. Во мраке вступил Ашваттхаман бесшумно В шатер, где на ложе лежал Дхриштадьюмна, — На нем покрывало, весьма дорогое, И сладостно пахли сандал и алоэ. Тот раджа лежал, тишиной окруженный, — Ногою толкнул его грубо сын Дроны. Проснулся властитель, ударом разбужен. Могучий в сраженье, он был безоружен! Схватил его недруг, — встающего с ложа, Зажал его голову, ярость умножа. А тот и не двигался, страхом объятый, К земле с неожиданной силой прижатый. Сын Дроны с царем поступил беззаботным, Как будто бы жертвенным был он животным: На горло ему свою ногу поставил, Руками и горло и грудь окровавил, А кровь растекалась по телу струями! Воителя раджа царапал ногтями, Молил сына Дроны панчал именитый: Оружьем, прошу я, меня умертви ты! Наставника сын, не чини мне обиду, Да с честью я в мир добродетельных вниду!» Но, это невнятное выслушав слово, Сказал Ашваттхаман: «Нет мира благого, Наставников нет для тебя, Дхриштадьюмна, — Свой род опозоривший царь скудоумный! Пойми же, о ставший убийцею воин, Что пасть от оружия ты недостоин!» Сказав, растоптал он царя каблуками, Его задушил он своими руками. Услышали раджи предсмертные крики И люди, и стражи, и жены владыки. Их — сверхчеловеческая — устрашила Того неизвестного воина сила. Подумали, жуткой охвачены дрожью: «Он — ракшас, отринувший истину божью!» Душа Ашваттхамана гневом дышала. Вот так богу смерти он предал панчала. Покинул убитого раджи обитель И двинулся на колеснице как мститель, Заставив звучать и дрожать мирозданье, Решив убивать и забыв состраданье. А мертвого раджи и стражи и жены Из сердца исторгли рыданья и стоны.
