— Спасибо, — ответил Силас, — но я хочу его слышать.

Он соскользнул с коня и привязал уздечку к кольцу, вбитому в стену возле двери. Внутри, в большом полутемном помещении, служившем и комнатой и кухней, жена Эммануеля уже собирала на стол. Силас заметил, что в доме и в самом деле не было ребятишек.

Пока Силас ел, Эммануель то и дело подходил к дверям поглядеть на лошадь или выходил на двор с кем-то поговорить. О чем там шла речь, Силас не мог разобрать.

— Я это… велел задать корму твоему коню, — оправдывался он, возвратись в комнату, после того как довольно долго пробыл на дворе.

Силас покосился на него.

— Попробуй-ка моего пивка, — весело продолжил крестьянин, — не помешает запить еду чем-нибудь вкусненьким.

Он тут же принес кувшин и две кружки и чокнулся с Силасом.

— Крепкое, — сказал Силас.

— Это лучшее пиво во всей деревне, — заявил Эммануель. — Но может, для тебя оно слишком крепкое. Может, ты еще слишком мал, чтобы пить пиво?

— Вовсе нет.

Немного погодя крестьянин начал расспрашивать мальчика про пари с Бартолином. И Силас подробно рассказал ему, как все это было.

По мере того, как мальчик рассказывал, сутулый человек смотрел на него все более недоверчиво.

— Не слышал, чтобы этот барышник кому-нибудь что-нибудь подарил бы, — сказал он и подлил еще пива мальчику. — Нам так приходится покупать, и он с нас хорошо дерет. Видно, он не по своей воле позволил тебе взять коня.

— Он сам вывел его для меня из конюшни.

Эммануель призадумался.

— Ты можешь получить за коня хорошие деньги, если захочешь продать его.

— Нет, — равнодушно ответил Силас.

— Я мог бы купить его у тебя.

— А деньги у тебя на это есть?

— Могу дать тебе сотню серебряных монет.

— Дешево же ты ценишь человеческую жизнь.

— Так ведь это лошадь, — засмеялся Эммануель. Но вдруг нахмурился. — А ты часом не убил Бартолина? — с ужасом спросил он.

— Я свою, жизнь имел в виду, — ответил Силас, — эта сделка могла стоить мне моей собственной шкуры. И, между прочим, лошадь эта непродажная.

Эммануель подлил ему еще пива и предложил за вороного двести монет серебром.

Силас лишь усмехнулся — мол, неужто какой-то дурак думает, будто он согласится продать своего коня. Тяжелая усталость и сонливость наваливались на него. «Верно оттого, что так плохо прошла ночь в овечьем сарае,»— подумал он. Утолив голод, он почувствовал неодолимую тягу закрыть глаза.

Голос крестьянина все обволакивал и обволакивал его сознание, и пиво стало теперь совсем не таким, какое он пробовал вначале, оно обжигало горло и горячило желудок. А может, в пиво что-то подлили? — мелькнула у него смутная мысль.

Он уронил голову на руки, но сон еще не завладел им полностью.

Крестьянин что-то сказал жене, ненадолго наступило молчание, затем, при звуке голосов, Силас очнулся, но не в силах был стряхнуть с себя дремоту. Говорили о коне. Эммануель ликовал, а жена говорила тихо и нерешительно. Но мальчик так и не понял, о чем шла речь.

Потом он почувствовал, как чьи-то руки стащили его со скамьи, и решил, что его хотят положить на кровать. Но вместо этого его вынесли из дома. Он ощущал свежий воздух и солнечный свет, чувствовал, что висит как мешок, который несут четыре руки.

Он хотел воспротивиться, проснуться, вырваться из этих рук, не дать им унести его неизвестно куда. Но эти мысли лишь еле теплились в глубине его сознания, он не мог ни шевельнуться, ни вымолвить слово.

Он снова провалился в сон и очнулся лишь на мгновение, когда его положили на что-то твердое. Сквозь сон он слышал, как где-то журчала вода. А над ним люди говорили что-то непонятное.

— Весла, — сказал один.

«А на что мне весла?» — смутно подумал Силас.

Рядом с ним бросили что-то тяжелое. «На что мне весла, если у меня есть конь?»

После этого Силас провалился в сон.

Тошнота.

Отвращение, как длинный кол, вбитый от горла до желудка. Силас перевернулся на спину и слегка приоткрыл глаза, где-то в глубине сознания, за душившей его тошнотой шевелились обрывки сна. Ему снился его вороной. Настоящий конь, на котором он ехал.

Силас попытался вспомнить сон отчетливо, но голова у него сильно болела, а когда он пошевелился, заболели живот и все тело. Видно, он захворал. Сильно захворал. А ему так хотелось досмотреть сон про коня.

Это был вовсе не конь Карлоса, а совсем другой. Ведь у Карлоса лошади не вороные. Силас вздохнул. Небо над ним было бело-синее с красивыми кудрявыми облаками, свет резал глаза. Может, это потому, что он еще не совсем проснулся? Хуже всего, что ему вовсе не хотелось просыпаться, такого с ним никогда не было, может, это оттого, что он захворал?

Силас прикрыл рукой лицо от солнца. Рукава у него были мокрые. Что с ним случилось?

Он положил мокрый рукав на лоб — в голове у него так сильно стучало, что он не мог ни о чем думать. Он почувствовал, что и спина у него мокрая. Может, лодка дала течь? Нет, вряд ли, эта тупоносая лодка была совсем новая, такая не может потонуть.

Он снова вздохнул и стал думать о лошади, которую видел во сне. Этот конь был такой горячий, как четыре лошади Карло и Филлипа вместе взятые. Досадно только, что теперь он не сможет выступать в номере Карло с лошадьми. Это все Филлип виноват. В том, что мальчишка выделывает разные выкрутасы на спине лошади, нет ничего нового, сказал он, это многие умеют. А вот мальчишка, который умеет глотать шпагу, это дело другое. И он решил заставить Силаса научиться этому.

Силас съежился. Уж он-то запомнил, что чувствует человек, когда в горло ему воткнули шпагу, хотя бы даже тонкую. Ему казалось, что она и сейчас сидит у него там, он даже чувствовал во рту привкус металла. И потом эта тошнота…

Тогда его стошнило прямо на Филлипа и он укусил шпагоглотателя за пальцы, когда тот еще раз попытался открыть ему рот. Филлип издал рев и запрыгал на одной ноге, размахивая пальцами, кровь потекла по руке и окрасила его белый рукав. Она текла так сильно, что Филлип схватил шпагу и начал лупить Силаса, словно хотел убить его. Он бил его до тех пор, покуда Анина не прибежала и не оттащила сына.

— А ты только погляди! — рявкнул Филлип и сунул окровавленную руку чуть ли не в лицо ей. — Думаешь, это приятно?

Сейчас Силас лежал и думал о том, что надо было вовсе откусить палец этому надутому Филлипу. Он с трудом перевернулся на живот. Теперь мокрым у него стал и живот. Откуда же вся эта вода? И тут только мальчик разглядел, что плывет совсем в другой лодке, в какой-то старой плохо просмоленной плоскодонке, которую он раньше никогда не видел. Что же его ждет?

С большим трудом он встал на колени и начал шарить на корме в поисках черпака — вычерпать воду было необходимо, как бы ни болела голова. Медленно, слабыми руками выливал он воду за борт и пытался