вспомнить, что же с ним все-таки случилось, все с самого начала.

…Сперва он сидел на дереве и смотрел, как Филлип и Карло готовились к отъезду. Хлопотал больше Карло, Филлип намотал на руку столько тряпок, что не мог ничего делать. Когда же пришло время уезжать, они стали звать его, Силас слышал, как Филлип и Карло выкрикивали его имя, спрашивали у прохожих, не видели ли они его, как мать все звала и звала его. Блестящие, напомаженные усы Филлипа возмущенно топорщились. Мало того что он позволил мальчишке укусить его, теперь он еще должен ждать этого паршивца. Он страшно ругал Анину за то, что она не знала, куда подевался Силас. А Силас сидел на дереве, стиснув зубы, чтобы ненароком не обругать этого противного Филлипа. Пусть бы у него началось воспаление пальца или заражение крови.

В конце концов они вынуждены были все же уехать. Филлип впереди в деревянном красно-желто- синем фургоне, а Карло вместе со всем реквизитом в старой скрипучей дорожной повозке, крытой брезентом. Лишь когда стало совсем темно, Силас слез с дерева, спустился вниз к реке и столкнул на воду лодку.

Продолжая вычерпывать воду, он огляделся.

Весел здесь, конечно, не было. Весел? А кто говорил про весла, когда он спал? Силас оттолкнул черпак, взялся за голову обеими руками и думал, думал о том, что случилось. И память стала возвращаться к нему. Он вспомнил крестьянина Эммануеля и других из этой деревни, должно быть, это они положили его в челнок, когда он спал. И весла убрали, чтобы он не мог пристать к берегу. А может, чтобы утонул.

Он тихо выругался и стал ощупывать свою голову, распухшую и мягкую, как гнилая дыня. Ему казалось, что лишь тоненькая кожура не давала ей развалиться и что шпага, все время сидевшая в горле, хочет выскочить наружу. Он нагнулся над бортом, и его вырвало в воду. Немного погодя ему стало лучше, он стал искать, чем бы ему грести. На дне челнока лежала доска, ее можно было использовать вместо весла, если грести осторожно. Силас опустил один конец доски в воду и стал медленно подгребать к берегу. На мели он выскочил из лодки прямо в воду и побрел к берегу, а челнок поплыл дальше. Эту старую развалюху прятать не стоило, он даже ни разу не оглянулся на нее. Выбравшись на берег, он мелкой рысью потрусил в ту же сторону, откуда приплыл. Он должен был вернуться в деревню и найти свою лошадь.

К вечеру, когда Силас, сокращая путь, шел через низину, он вдруг увидел девчонку, которая сидела и доила козу.

«Молоко… — подумал он. — Как бы я сейчас выпил молочка!» И, раздумав идти прямиком к деревне, он подошел к девочке и спросил, не даст ли она ему немного молока.

Девочка застыла на месте от испуга, но не повернула головы, чтобы взглянуть на него.

— Не дашь ли мне немножко молока, когда кончишь доить? — спросил он еще раз, решив, что она не расслышала его слова.

— А кто ты такой?

— Один из тех человечков, что вылезают летом из дупла, — весело выпалил Силас.

Он не мог понять, почему она все еще сидит, не оборачиваясь. Решив, что она дурачится, он толкнул ее в бок, отчего волосы у нее свесились на лицо.

— Я пить хочу, — нетерпеливо сказал он, заходя сбоку.

— Ступай своей дорогой, — ответила она и повернулась к нему затылком, — мне не велено разговаривать с незнакомыми.

— И поэтому ты повернулась ко мне спиной?

Девочка поднялась на ноги.

— Домой пойду.

— Пойдешь, только погодя, — сказал он и бесцеремонно схватился за ручку ведра. — Сначала я выпью чуть-чуть.

«Молока в ведре много, — подумал он, — не беда, если я сделаю пару глотков».

— Я маме скажу, — прошипела девчонка.

Силас презрительно усмехнулся:

— Ах, какая ты послушная. Рад за твою мамочку.

Он попытался вырвать у нее ручку ведра, но она держала ее двумя руками.

— Отпусти ведро, жадина, не бойся, я не все выпью.

— Девочка отчаянно сопротивлялась и не отдавала ведро, по-прежнему не поднимая головы, так что и лица ее было не видно.

— Мама разозлится, если я мало молока принесу, — хныкала она, — подумает, что я разлила его, и прибьет меня.

— А вот ты сейчас и разливаешь его, отпусти!

Молоко выплескивалось на руки Силаса и даже на траву.

— Вот мать и поколотит тебя.

Быстро, как зверек, она нагнулась и укусила его за руку. Силас взвыл, ухватил добрый пучок ее растрепанных волос и запрокинул ей голову назад.

— Чертова девка, грызет, как крыса.

Девочка тут же отпустила ручку и закрыла лицо обеими руками, ведро с молоком тяжело ударилось о ногу Силаса и чуть не опрокинулось, но он этого не заметил. Зато он успел разглядеть ее лицо и оцепенел от ужаса. У девчонки не было глаз. Совсем… Он стоял, словно окаменев, а она пустилась бежать, шатаясь и запинаясь, натыкаясь на кусты, падая на кочки.

Но ведь он не хотел ее обидеть…

Он стал пить молоко, все пил и пил, чтобы делать хоть что-нибудь, пил, покуда почти ничего не осталось. А эта сцена все не выходила у него из головы, странная и страшная. Лицо без глаз. Одни глазницы.

Ему казалось, что при мысли об этом его собственные глаза стали расти, росли все больше и больше, становились горячими, прямо-таки жгли веки. Ничего подобного он никогда раньше не испытывал и в страхе крепко прижал руки к глазам, чтобы они не вывалились или не лопнули. «Это все из-за того, что я думаю о ее страшном лице. Не хочу, не хочу!» — говорил он себе. Но не мог прогнать это ужасное видение — пустые глазницы под растрепанными волосами.

Не открывая глаз, он достал флейту из-под рубашки и начал играть, выдувая самые дикие и пронзительные звуки, похожие на завывание бури, забыв, где он и что с ним. Играл и играл, как вдруг чья- то сильная рука рывком схватила его за воротник и пригнула голову.

Он видел лишь пару разбитых деревянных башмаков с изношенными подошвами, толстые щиколотки, а над ними целую массу юбок. «Это ее мать,»— подумал Силас, вытянув шею и пытаясь вырваться. Но рука его не отпускала, тетка трясла его, как тряпичную куклу, и орала прямо в ухо:

— А, вот ты где, паскуда! Что ты сделал с Марией?

— С какой еще Марией? — спросил Силас, тщетно пытаясь сохранить свой обычный вежливый тон.

— Сам знаешь с какой!

Женщина еще сильнее сжала его шею железными пальцами, так что Силас охнул.

— Что ты сделал с ней?

— Ничего, — робко ответил Силас. Затылок у него ужасно болел.

— Почему же тогда она прибежала домой как сумасшедшая и не могла даже сказать, что с ней случилось?

Силас почувствовал, как в нем закипает злоба, ведь он в самом деле не сделал девчонке ничего плохого. Но его гнев перебивала адская боль в шее, которую, казалось, сейчас расплющат.

— Ну? — она со злобой тряхнула его несколько раз. — А молоко? пнула она ведро носком деревянного башмака. — Может, не ты его выпил? Может, и в этом ты не виноват?

Шея горела огнем, а женщина по-прежнему сжимала ее как клещами. Силас с ненавистью смотрел на ее лодыжки. Он мог бы достать до них рукой, но ущипнуть не смел.

— Отвечай! — продолжала женщина и совала ведро ему под нос. — А коли не хочешь отвечать, пойдешь со мной.

Она в самом деле потащила его, продолжая все так же крепко держать за шиворот, и Силасу пришлось прыгать, пригнувшись, рядом с ней. Всю дорогу к дому, стоявшему у реки, она тащила его столь