окружают вас, и только тот маленький кусочек земли, который вы защищаете. Лейтенант Клеммонс пал, и лейтенант Найт тоже, но, пока я не увидел, как Дарби, нашего командующего, стаскивают с коня, мне и в голову не приходило, что мы терпим поражение. Что нас всех убьют.

Должно быть, он хотел рассмеяться, но звук получился сухим и резким, совсем не похожим на его обычный смех.

— Вот тогда я и должен был почувствовать страх, но, как ни странно, его не было. Я стоял среди множества мертвых тел и размахивал шпагой. И я убил нескольких из этих воинственных дикарей. Да, убил, но недостаточно. Недостаточно.

И вновь зазвучал тихий, усталый голос ее мужа, и Meлисанда почувствовала, как на глаза ее набегают слезы.

— В конце концов, пали все мои солдаты. Меня окружили. Я получил удар по голове и упал. Как оказалось, на тело Томми Пейса. — Джаспер отошел от окна и направился к столу, на котором стоял графин с виски. Наполнил свой стакан и отпил. — Не знаю, почему меня не убили. А должны были убить, убили почти всех. Но когда я очнулся, то увидел, что привязан зашею к Мэтью Хорну и Нейту Гроу. Я огляделся и увидел среди пленников Рено. Ты не поверишь, какое я почувствовал облегчение. Рено по крайней мере был жив.

Он замолчал, глядя на нее и ее не видя. Но через некоторое время продолжил:

— Много дней индейцы вели нас через леса. Дни за днями, давая глоток воды и никакой пищи, а среди нас были раненые. Во время сражения Мэтью Хорн был ранен в мягкую часть руки. Когда раненый Джон Купер больше не мог идти, его увели в лес и убили. После этого, когда Мэтью спотыкался, я подставлял ему плечо, побуждая идти вперед. Я не мог позволить себе потерять еще одного солдата. Не мог позволить себе потерять еще одного человека.

Мелисанда ахнула от ужаса:

— Ты был ранен?

— Нет. — На его лице появилась гримаса, которая, очевидно, должна была означать улыбку. — Если не считать шишки на голове, я чувствовал себя прекрасно. Мы дошли до индейского поселения, находившегося на французской территории.

Джаспер снова отхлебнул виски, почти опустошив стакан, и закрыл глаза. Мелисанда знала, что это не конец истории — ведь от чего-то появились эти страшные шрамы на лице сэра Алистэра. Пытаясь успокоиться, она глубоко вздохнула и спросила:

— Что же произошло в лагере в том индейском поселении?

— Они называли это «пройти сквозь строй» — особое приветствие для пленных, попавших в лагерь. Индейцы выстраивались, и мужчины и женщины, в две длинные шеренги. И между этими шеренгами прогоняли пленных одного за другим. Пленные бежали, а индейцы били их тяжелыми дубинками и пинали. Если человек падал, его иногда забивали до смерти. Но ни один из нас не упал.

— Слава Богу, — выдохнула она.

— Мы тоже так думали. Но теперь я уже не так в этом уверен.

Он пожал плечами и снова поднес стакан к губам.

— Джаспер? — окликнула его Мелисанда. Ей хотелось, чтобы он прервал свой рассказ, — она боялась того, что могло последовать за этим. Ведь он столько уже перенес. К тому же было уже позднее время и он устал. — Джаспер?

Но он, казалось, не слышал ее. Он смотрел в свой стакан, словно погруженный в собственные мысли.

— А потом началось настоящее веселье. Они увели куда-то Рено, а Манро и Хорна привязали к столбам. Затем взяли горящие палки и…

Он закрыл глаза и сглотнул, не в силах произнести слова, которые он решился, наконец, сказать.

— Не надо, о, не надо, — шептала Мелисанда. — Ты не должен рассказывать мне об этом.

Он смотрел на нее с растерянным, и печальным, и трагичным видом. Смотрел, но не слышал.

— Их пытали. Жгли их. Огненно-красными палками. Этими палками размахивали и женщины. Женщины! И вот тогда-то глаз Манро… Боже! Это было самым ужасным. Я кричал, чтобы они прекратили, а они плевали на меня и отрубали мужчинам пальцы. Я понял: надо молчать, что бы они ни делали, потому что крики были проявлением чувств, а это еще сильнее ожесточало их. И я старался, Мелисанда, я старался, но вопли и кровь…

— О, дорогой мой, о, дорогой мой! — Мелисанда обняла его и прижала к своей груди. Теперь она уже не сдерживала слез — она рыдала над ним.

— На следующий день нас отвели в другую часть лагеря, — шептал Вейл на ее груди. — И там сожгли Рено. Распяли его на кресте, и крест установили на костре. Я думаю, он был уже мертв, потому что он не шевелился. И возблагодарил Бога за то, что мой самый дорогой друг умер, и больше не будет чувствовать боли.

— Тсс… — шептала Мелисанда. — Тсс… Но он не умолкал:

— А когда костер погас, индейцы отвели нас обратно в ту часть лагеря, где мы находились раньше, и там продолжили свое дело. С лицом Манро и грудью Хорна. Еще, и еще, и еще…

— Но, в конце концов, вас спасли, не так ли? — с отчаянием спросила Мелисанда. Он должен избавиться от этих ужасных образов и вернуться к чему-то жизнеутверждающему. Он выжил. Он жив.

— Спустя две недели мне сказали, что капрал Хартли привел группу спасателей и выкупил нас, но этого я не помню. Я был как во сне.

— Ты был в отчаянии и к тому же ранен, — попыталась успокоить его Мелисанда. — Это вполне понятно. Он неожиданно вырвался из ее объятий.

— Нет! Я ничуть не пострадал… Она смотрела на него:

— Но пытки?..

Он рывком распахнул рубашку и показал свою широкую грудь.

— Ты видела меня, моя милая жена. Есть ли на моем теле хоть один шрам?

Озадаченная, она опустила глаза на его гладкую грудь.

— Нет.

— Потому что они не тронули меня. И в течение всех тех дней, когда истязали других, они и пальцем не тронули меня!

Боже милостивый! Мелисанда смотрела на его грудь. Для такого мужчины, как Вейл, остаться единственным здоровым, не искалеченным было тяжелее, чем страдать от ран.

Мелисанда глубоко вздохнула и задала вопрос, которого он, очевидно, так ждал:

— Но почему?..

— Потому что я был свидетелем, самым старшим офицером после убийства Рено, единственным капитаном. Индейцы заставили меня наблюдать за происходящим, и если бы я только пикнул, они бы резали еще глубже и еще сильнее прижигали бы пленников своими палками.

Он смотрел на нее и улыбался страшной улыбкой, и демоны мерцали в его глазах.

— Разве ты не понимаешь? Они истязали других, а я сидел и смотрел.