систему условных знаков, с помощью которых можно было передавать информацию.

Императрица пришла в неописуемую радость, и сразу же направилась в апартаменты Тиберия, дабы поделиться с сыном приятным известием. Тиберий уже давно пребывал в полном унынии, и немного поддерживал его лишь верный Фрасилл, который без устали повторял, что бояться нечего, что все будет хорошо, а он, Тиберий, будет править еще много-много лет.

Цезарь жадно вслушивался в предсказания астролога, а про себя молился еще и олимпийским богам. И Ливии. Пожалуй, только она могла предпринять что-то конкретное и хоть немного разрядить ситуацию. Тиберий по-прежнему не любил и боялся мать, но понимал, что теперь они связаны одной веревочкой, и должны вместе или победить, или погибнуть. Третьего не дано.

Раб предупредительно распахнул перед ней дверь, и императрица быстро вошла в комнату. Тиберий с тревогой взглянул на нее, пытаясь определить, с чем она прибыла — с хорошими или плохими новостями. Скептически настроенный цезарь ожидал обычно плохих, и в последнее время редко ошибался.

Фрасилл остался совершенно невозмутимым. Он, как всегда, полулежал на кушетке, перебирая пальцами какое-то ожерелье, вероятно, имевшее магическую силу.

— Поздравляю, сын! — радостно возвестила Ливия. — Друз оказался более способным дипломатом, чем мы оба полагали. Смута в Иллирии закончилась, легионы вернулись к выполнению служебных обязанностей, издавая крики в твою честь.

Тиберий недоверчиво прищурился.

— С трудом верится, чтобы этот повеса... Наверное, твой Сеян помог ему.

— Естественно, — согласилась Ливия. — И его преторианцы. Вот верные солдаты. С такими нам никто не страшен. Надеюсь, ты не поскупишься, и выплатишь им еще немного денег?

— Денег, — вздохнул жадный Тиберий. — Да где же их взять? Казна пуста...

Вдруг он насторожился, словно припомнив что-то неприятное, и с тревогой взглянул на мать.

— Интересно, а как Друзу удалось уговорить солдат разойтись? Он же, наверное, наобещал им столько, что один только Юпитер сможет выполнить.

— Не думаю, — качнула головой Ливия. — Но даже если так, то у него ведь не было полномочий обещать что-либо от твоего имени или от имени сената. Мы легко можем от всего отказаться. Но еще не время. Нам Надо окончательно овладеть ситуацией.

— В Германии положение похуже, — с тоской произнес Тиберий. — Рейнские легионы так просто не успокоишь.

— Ничего, — утешила его Ливия. — Всему свой черед. У гидры, которая хотела сожрать нас, было три головы. Одна — мятеж в Далмации — уже отрублена. Обещаю, что скоро, очень скоро мы справимся и со второй — этим рабом-самозванцем. Ну, а потом придет черед германского бунта.

— Самозванец, — протянул Тиберий. — Уж при мне можно и не притворяться. Ты прекрасно знаешь, что это настоящий Агриппа Постум. Вот и Фрасилл говорит...

— А в этом мы скоро убедимся, — весело сказала Ливия. — Потерпи еще немного...

— Не понимаю... — подозрительно начал Тиберий и вдруг умолк, глядя на дверь.

В проем заглянуло лицо номенклатора.

— Госпожа, — сказал он с почтением. — Там прибыл конвой с арестованным.

— Отлично! — воскликнула императрица, потирая руки. — Ну, что я говорила! Ведите его сюда, только прикройте ему лицо, чтобы никто не видел.

Она с победоносной улыбкой уселась в кресло и скрестила руки на груди.

— Сейчас посмотрим... — бормотала она, скаля острые желтоватые зубы.

Тиберий непонимающе смотрел на мать и с сомнением качал головой. Один Фрасилл сохранял полное спокойствие. Он даже не взглянул на дверь, поигрывая своим ожерельем.

Наконец, в коридоре загрохотали шаги солдат, и конвой втолкнул в комнату закутанного в плащ человека.

— Это тот, кого вы арестовали по моему приказу? — весело спросила Ливия. — Отлично, получите награду. Центурион, открой его лицо!

Офицер резким движением сдернул ткань. Арестованный встряхнул головой и смело встретил взгляд Ливии.

— Это не он! — воскликнула императрица, вскакивая на ноги. — Кого вы мне привели, болваны?

Преторианцы нерешительно затоптались на месте. Вдруг позади них послышался смущенный кашель, и показался Никомед. Грек был бледен и прикрывал ладонью заплывший глаз.

Это Корникс подкараулил его в коридоре и врезал пару раз по физиономии уроженца Халкедона. А занятые арестованным и своим раненым товарищем солдаты не обратили внимания на жалобы доносчика и не стали мстить за нанесенную ему обиду.

— Позволь сказать, почтеннейшая госпожа, — заблеял грек. — Мы все сделали, как ты приказала, но тот человек успел скрыться. А все потому, что он, — Никомед указал на Сабина, — помог ему. И он сам, и его слуга — изменники...

— Помолчи, — оборвала его Ливия и посмотрела на арестованного, чуть прищурив глаза. — Кто ты?

Тот открыл рот, чтобы ответить, но его опередили.

— Гай Валерий Сабин, — произнес скрипучий голос цезаря. — Трибун, насколько я помню, Первого Италийского легиона. Правильно?

— Да, принцепс, — кивнул Сабин.

— Ага, — протянула Ливия. — В таком случае, и я тебя знаю. Заочно, правда. Ну, сегодня познакомимся.

Интонации, сквозившие в ее голосе, не предвещали трибуну ничего хорошего.

— Подождите за дверью, — приказала императрица солдатам. — И ты тоже.

Это относилось к Никомеду.

Все подчинились, и в помещении остались лишь Тиберий, Ливия, Фрасилл и Гай Валерий Сабин.

Некоторое время все молчали, поглядывая друг на друга. Первым заговорил Тиберий.

— Как поживаешь, трибун? — спросил он и, не дожидаясь ответа, повернулся к Ливии. — Так какое же страшное преступление он совершил, что понадобилось среди ночи арестовывать его и приводить прямо сюда, ко мне?

— Достаточно страшное, — невозмутимо сказала Ливия. — Этот человек час назад принимал в своем доме государственного преступника Агриппу Постума. Вернее, того негодяя, который выдает себя за Постума. К сожалению, тому удалось скрыться, как ты слышал. Но трибун ответит за соучастие и сношения с изменником.

— Вот как? — протянул Тиберий. — А что скажет сам Гай Валерий Сабин?

Тот пожал плечами.

— В чем конкретно меня обвиняют? — спросил он.

Тиберий старался не смотреть на него, он чувствовал легкое смущение. Ведь он обещал этому молодому человеку, что выполнит волю Августа, а сам... Но сейчас уже поздно что-либо менять, цезарь есть цезарь, ему многое позволено.

— Тебя обвиняют, — торжественно сказала Ливия, — в сношении с государственным преступником. Ты знал, кто такой тот человек, который приходил к тебе?

Сабин вздохнул. Пока его вели во дворец, он напряженно раздумывал, как себя вести. То ли все отрицать, то ли покаяться, то ли... Но сейчас, в этот момент, ему вдруг все так опротивело, что пропало всякое желание крутить и оправдываться. Пусть будет, как захотят боги. Верти, Фортуна, свое колесо.

— Я жду ответа! — резко прикрикнула императрица, пронзая его ненавидящим взглядом.

— Знал, — твердо ответил трибун, смело встречая ее взгляд. — Этого человека зовут Марк Агриппа Постум. Он — законный наследник Божественного Августа.

И Ливия, и Тиберий оторопели от такой дерзости. Даже невозмутимый Фрасилл удивленно приподнял брови и на миг забыл о своем ожерелье.

— Ты думаешь, что говоришь? — прошипела старуха. — За эти слова тебя можно сразу отправить на Гемонию[6]. Ты идешь против закона об оскорблении величия римского народа!