исполнителей, и тех, кто оставался просто наблюдателем.

И если бы теперь они вдруг решили подчиниться и разойтись по своим палаткам, то таким образом полностью вверили бы свои судьбы Сенату и командирам без всякой надежды выторговать что-либо. Поэтому — с тревогой ожидающие ответа правительства на свои требования, но и упоенные давно забытым духом свободы — легионеры упрямо стояли на своем, и лишь поглядывали на дорогу из Нароны — не покажется ли посланец из Рима.

И вот появился Друз. Он был трезв и настроен очень решительно, ибо при сообщении о бунте немедленно ввел в своей свите сухой закон и запретил всякие развлечения.

Избалованный разгильдяй превратился в государственного мужа, представителя великого Рима.

В сопровождении своих спутников Друз молча, не глядя по сторонам и не отвечая на вопросы окруживших его солдат, прошел в палатку командующего Данувийским корпусом.

Легат Юний Блез и несколько его офицеров безвылазно сидели в большом командирском шатре под охраной караульной сотни, сформированной из местных жителей — далматов. Если бы не эти свирепые полуварвары, то как знать, не постигла бы легата и его трибунов судьба других офицеров, безжалостно зарубленных взбунтовавшимися легионерами в самом начале бунта.

Их неприбранные трупы Друз видел, когда проходил через плац, но ничего не сказал, лишь сурово сдвинул на переносице свои густые брови.

Юний Блез с радостью встретил Друза, но радость эта несколько спала, когда выяснилось, что сын Тиберия узнал о бунте лишь по дороге, а потому не имеет полномочий от цезаря и сената на переговоры с солдатами.

— Что же нам делать? — с несчастным лицом вопросил командующий. — Они совсем озверели. Если мы немедленно не пообещаем им каких-нибудь уступок, то ситуация совершенно выйдет из-под контроля и станет необратимой.

— Ты так говоришь, легат, словно сейчас еще ее контролируешь, — со свойственной ему наглостью бросил Друз и задумался.

В палатке повисла напряженная тишина, лишь снаружи раздавались возбужденные выкрики солдат, постепенно заполнявших площадь для собраний рядом с трибуналом.

— Ладно, — сказал, наконец, Друз. — Я выступлю перед ними и попытаюсь успокоить. Силой мы тут, конечно, ничего не сделаем. А пока надо послать курьера в Рим. И не простого центуриона, а старшего офицера. Пусть он официально представит требования легионеров Сенату и цезарю, а те уже решают, как поступить.

— Слушаюсь, — кивнул Блез. — Я отправлю своего сына, он поедет немедленно.

— Эх, — Друз ударил себя кулаком по колену, — мне бы сейчас хоть пару надежных когорт, поговорил бы я тогда с этими негодяями. А так — придется ублажать их.

Легат приказал одному из своих адъютантов выйти к солдатам и объявить, что сейчас к ним обратится сын цезаря Тиберия Августа. Пусть соберутся все и ведут себя, как положено перед лицом посланника Рима.

Друз отказался от предложенного ему кубка вина, поправил меч на боку, вздохнул и решительно вышел из палатки командующего. Свита двинулась за ним.

Медленным, тяжелым шагом сын Тиберия поднялся на трибунал и оглядел солдатское море, со всех сторон окружавшее его. Легионеры глухо волновались, тихо перешептывались, но порядка пока никто не нарушал.

Друз набрал в легкие побольше воздуха и гаркнул изо всех сил, грозно сверкая глазами:

— Ну, что, сукины дети? Как мне к вам обращаться? Как к подлым бунтовщикам, нарушившим священную присягу и свой долг? Или, все-таки, как к защитникам Империи, у которых просто временно помутилось в голове? А?

Солдаты, не ожидавшие столь резкого вступления, несколько смешались. Дерзость Друза поколебала их воинственное настроение. Они вдруг поняли, что этот парень, совершенно не боится их, что он глубоко уверен в своем превосходстве, и эта уверенность начала постепенно менять настроение толпы, которая поначалу пришла сюда не каяться и даже не просить — но требовать.

— Да, мы солдаты! — крикнул кто-то нерешительно. — Но мы хотим, чтобы с нами обращались, как с людьми!

— Как с людьми? — фыркнул Друз. — Тоже мне, люди! С вами будут обращаться так, как вы того заслуживаете!

И тут он перегнул палку. Перед ним, все же, стояли не вольноотпущенники и не бывшие гладиаторы, а свободные римские граждане, с молоком матери впитавшие в себя такие понятия, как любовь к родине, гордость и чувство собственного достоинства. Слова Друза — произнесенные, впрочем, скорее в запале — больно резанули их по сердцу. Настроение собравшихся вновь резко изменилось.

Теперь площадь громыхала гневными криками, раздавался свист и топот, словно в амфитеатре.

— Да кто ты такой, чтоб нас оскорблять?

— Вы там прохлаждаетесь в Риме, а мы сторожим границу!

— По тридцать лет служим!

— А жалованье — смех один!

— Почему эти расфуфыренные преторианцы получают столько денег, а мы гнием тут за гроши?

Друз еще попытался исправить ситуацию.

— Да потому, что преторианцы не бунтуют против своего цезаря! — крикнул он.

Толпа снова взвыла.

— Ах, не бунтуют?! Конечно — их же засыпают подарками!

— Смотри, как бы мы не выбрали себе нового цезаря, если этот не хочет к нам прислушаться!

— Правильно, ребята! И рейнские легионы нас поддержат!

Положение становилось просто угрожающим. Вместо того, чтобы успокоить солдат, призвать их к порядку и заставить разойтись по своим местам, Друз необдуманными словами только еще больше разъярил их.

Легат Юний Блез взбежал по ступенькам трибунала и наклонился к уху Друза.

— Не надо так резко, прошу тебя, — шепнул он, — Потом мы им все припомним, но сейчас воздержись от угроз. Иначе мы вообще ноги отсюда не унесем.

Друз окинул его презрительным взглядом, но не мог не признать, что совет дельный и уместный — толпа заводилась все больше и больше, кое-где уже начали звенеть мечи.

— Ладно! — крикнул сын Тиберия. — Не будем обвинять друг друга. Давайте спокойно во всем разберемся. Итак, скажите мне ваши пожелания, и посмотрим, что я смогу сделать.

Люди загомонили еще громче, некоторое время на площади царила полная сумятица.

— Хорошо! — крикнул, наконец, один из легионеров, видимо, кто-то из зачинщиков бунта. — Мы представим тебе наши требования, но только поклянись всеми богами, что не накажешь потом тех, которые будут говорить.

— Не требования, а пожелания, — подчеркнул Друз. — Только так я буду с вами разговаривать. Ладно, клянусь, что никто не пострадает. Слушаю!

Толпа немного расступилась, и перед трибуной стали трое солдат-ветеранов, с лицами, покрытыми шрамами, с многочисленными знаками отличия за проявленную в боях храбрость.

— Мы просим, чтобы срок службы был сокращен до шестнадцати лет, — громко и отчетливо начал говорить один из них. — Это справедливо. Ведь преторианцы...

— Дальше, — резко приказал Друз. — Оставим преторианцев. Это другой вопрос.

— Мы хотим, чтобы жалованье было увеличено до серебряного денария в день, — продолжал легионер.

— В казне нет денег, — заметил Друз. — Вы же знаете обстановку в стране.

— А завещание Августа! — заорали вокруг. — По три аурея на человека — это же смешно!

— Цезарь Август, — с достоинством ответил Друз, — Божественный Август, сам принял такое решение, и никто не вправе оспаривать его. Однако если мой отец изыщет такую возможность, то обещаю, что выплата вам будет увеличена.

— Ура! — крикнул кто-то, но большинство продолжало грозно гудеть.