— Почему у тебя на голове?
— Ее дробят и пропускают через адскую машину в комнате, которая над моей. С пяти часов утра... Каждый день... Я уже думаю — ну они наедятся...
Н. Р.: — У нас она больше на голове сидит, эта самая соя.
М.: — Вы ее хоть с какими-то приправами едите...
— Без всяких приправ. Нальют воды...
— Нина, идем, дорогая. Я кажется, сожрала весь шоколад.
— Покажите. Это как — восемьдесят за это? В нашем магазине давали шоколадные — правда, конфеты — в бумажках. Я так жалела.
— Когда мама брала в магазине, было без всякой бумаги. Хорошие, толстенькие такие.
— Как она может лучше выглядеть, когда без меня ее оставили при второй категории.
Соя на голове — это утверждение свободного отношения к тяготам жизни. В речи М. не только запрещены ламентации, но запрещен и серьезный разговор о еде — как унижающий, расслабляющий. Для его собеседниц серьезный разговор вполне возможен, но в то же время они поддаются инерции интеллигентского трепа. Иногда в самой наивной форме, вроде «сожрала весь шоколад».
Н. Р.: — Бумага тут ни при чем. Плитка стандартная — сто грамм. Я пошла. Мне надо хлеб брать. А вы подойдите ко мне.
Н. Р. и П. В. уходят. Возвращаются через некоторое время.
Липецкая: — Я считаю, что могла бы работать иллюзионистом или как там. Я переодеваюсь в отделе. Причем я все переодеваю.
О., обращаясь к Н. Р.: — Сою съели?
— И не спрашивайте. Не говорю с тоскою нет, но с благодар-ностию — были,
Е.: — Товарищи, наконец я вспомнила, чья это строчка: «Ни слова, о друг мой, ни звука...» То есть даже не вспомнила, а установила.
П. В. (Липецкой): — Какой это вы туалет надели на себя?
— Нет, я просто уже не могла. Захотелось переодеться.
— Я Инбер встретила в трамвае. И она вам передавала привет. Липецкая: — Инбер? Были слухи, что она уехала. Мне категорически говорили, что она эвакуировалась.
— Нет, она здесь и ничего не говорила об эвакуации.
(Н. Р. стоя ест шоколад.)
Липецкая: — Нина, что вы делаете? Вот П. В. упрекаете.
— У П. В. — мама. Вы не можете мне занять до завтра? Тогда я съем все остальное. Половину я собираюсь завтра послать мужу.
— Вы с ума сошли — посылать. Там все есть.
— Ну, это какая-то странная часть, в которой, например, нет курева. Он где-то далеко в болоте. Человек пишет — к сожалению, не дают ни грибов, ни зелени. И аппетит мой чрезмерен и неуместен.
— Это уж прямое сообщение.
— Прямое сообщение о том, что человек хочет есть.
— Не знаю. Вообще я знаю, что там все есть.
— Смотрите, вы меня уговорите, я съем, пожалуй, шоколад.
— Нет, дорогая, я вас не уговариваю. Но я очень в курсе того, как здесь вокруг кормят.
— Так «не говори с тоскою нет, но с благодарностию были»...
Секретарша: — Я встретила В. М., и спросила его — что, можно идти домой? Он сказал: «Напрасно вы собрались. Хроника не сдана — я все перечеркнул». Я стою здесь в обалдении.
Она человек практичный и толковый.
В каждой нормальной, неблокадной теме — стихи, туалеты — потенция освобождения, возвращения к жизни. Захотелось переодеться — это торжество, победа над ситуацией.
Липецкая учит жить, потому что сама умеет жить. Н. Р. пользуется случаем рассказать о себе — как ей хочется есть и как она поддерживает мужа, как живет ее муж на фронте и как он здорово написал об этом.
Реплика эмоциональная, отражающая внутреннюю борьбу. Есть у нее и практическая цель — получить санкцию со стороны (на съеденный шоколад).
У Липецкой в этом разговоре своя подводная тема: она прекрасно знает, где как кормят, потому что в этих местах ее кормят и ценят.
— И ничего не сказал?
П. В. (Липецкой): — Чудно! Что это?
Липецкая: — Аметист.
3.: — Я люблю аметисты.
