мыл нам снова посуду на кухне. Они ели, пили и болтали. Однажды Ваня сказал мне, с очень серьезным детским лицом: «Мы люди все злые. И я плохой, потому что вокруг – зло».
Анатоль появлялась, таща проигрыватель, я не знаю, откуда. Два его попутчика следовали за ним с дисками. И теперь они запускают одни и те же снова и снова, после того, как они пробовали большинство диски и отвергли, Лоэнгрина, или Девятую, Брамса или Сметану? Они играют рекламный диск текстильной фирме C. & A. в Spittelmarkt который дарили, если покупали больший кусок ткани:
- Идите в C. & A., там продаются прекрасные вещи... - так далее, в такт фокстрота. И Иваны это напевают в лучшем настроении, и тут я соглашаюсь с ними.
Уже водка вращается снова вокруг стола. Анатоль кидает свои жадные взгляды, которые я уже знаю, и вытесняет, наконец, всю компанию под довольно прозрачным предлогом. Так же, не имея ключа от двери, Анатоль придвигает кресло с подголовником. Я опять должна пойти на это. И то, что я обсудила рано поутру с вдовой у огня плиты, делает меня неподвижной как деревяшку. Я концентрируюсь закрытыми глазами на избежание нежелательного.
Он снова отодвигает кресло, когда вдова с суповой миской жаждет доступа. Когда вдова и я уже сидим за столом, господин Паули прибывает, прихрамывая из своей комнаты, причесанный, побритый и наманикюренный, в шелковом домашнем халате... Анатоль лежит на кровати, его усталые ноги свисают вниз, черные локоны спутаны. Он спит и спит легко дыша.
Анатоль спал как ребенок 3 часа, с нами с 3 врагами. Даже если он спит, мы чувствуем себя надежнее, чем одни, он - наша стена. Револьвер у него на боковом ремне.
Снаружи между тем война, центр курится, хлещут выстрелы.
Вдова несет бутылку бургундского, которое я захватила в при разграблении магазина, и наливает нам в кофейные чашки, на случай, если русские ворвутся. Мы говорим совсем тихо друг с другом, чтобы не разбудить Анатоля. Это благотворно действует на нас, снова быть вежливыми и любезными друг с другом, мы пользуемся затишьем. Душа отдыхает.
Около 16 часов проснулся Анатоль и убежал сломя голову по своим служебными обязательствами. Несколько позже снаружи у главного входа грохот. Дрожь, мое сердце выбивается из такта. Слава Богу, это всего лишь Андрей, школьный учитель с синим ледяным взглядом. Мы освещаем его, и вдова облегчено бросается ему на шею. Он улыбается в ответ.
Хорошая беседа с ним, на этот раз не о политике, а о человечности. Андрей скорее видит приятеля во мне, а не тело женщины. Он - фанатик, его глаза очень далеки, в то время как он говорит. Он уверен в непогрешимости своих догм.
Теперь я раздумываю довольно часто над тем, является ли мое немногое знание русского счастьем или бедой для меня. С одной стороны, у меня есть надежность, которая отсутствует у других. То, чем для них эти грубые звериные звуки, негуманные крики являются, мне, все же, кажется понятным мелодичным языком Пушкина и Толстого. Хотя я боюсь, страх, страх (с появлением Анатоля ослабевший немного); но, все же, я говорю с ними различая как людей, отличаю самых дурные от сносных, понимаю их мечтания, и их взгляд на происходящие. В первый раз я чувствую также мое преимущество. Немногие в этом городе смогут говорить с ними; они не видели их березы и деревни и крестьян в лубяных сандалиях и поспешные новостройки, которыми они гордятся - и теперь такими как я, землей под их солдатскими сапогами. С дрогой стороны те, которые не понимают ни слова, им легче от этого. Они остаются чуждыми этим мужчинам, могут возводить между собой пропасть и внушать себе, они как бы и не люди, только дичь, только скот. Я не могу этого. Я знаю, что они - люди как и мы; конечно, как кажется мне, на более низкой степени развития, чем более старый народ, они ближе к истокам, чем мы. Тевтонцы, пожалуй, вели себя так, похоже, когда они захватили Рим и брали себе приятно надушенных, искусно завитых, побежденных римлянок с педикюром. Причем бытие победившего - это непременно как красный перец на мясе.
Было примерно 18 ч., когда раздался этот внезапный крик на лестничной клетке. Как раз напротив нашей двери: - «Подвалы ограблены!»
Андрей, на нашем диване сидя, кивает. Он советует нам посмотреть наши вещи.
Внизу хаос: разбитые дощатые перегородки, оборванные замки, растоптанные вскрытые чемоданы. Мы спотыкаемся на чужом хламе, топчем белье, которое лежит еще чистое. Огрызком свечи мы светим в наш угол, хватаем то и это, полотенца, куски шпика. Вдова горюет, ее большой чемодан исчез, в который она положила ее лучшие предметы одежды. Она высыпает все в какой-либо чужой, раскрытый чемодан на ходу и берется за дело, собирая некоторые остальные собственные пожитки. Руками она копает засыпанную мукой землю, она пылится прямо в чемодан. Слева и справа соседи то же копают. Слышатся резкие восклицания и стоны. Пружины кружатся по воздуху, пахнет пролитым вином и грязью.
Наверх. Мы таскаем наш хлам. Андрей чувствует очевидную неловкость из-за грабежа. Он утешает нас, говорит, это было, вероятно, все только раскрыто и разбросано, но не украдено; так как взламывающие искали определенно только алкоголь. Ваня, ребенок, между тем прибыл снова, обещает вдове с серьезным взглядом черных глазах, наполовину по-немецки, наполовину по-русски, что он останется с нами до тех пор пока все не найдется, что ранее принадлежало нам.
Вдова плачет, она вспоминает, снова и снова всхлипнув, об отдельных вещах из ее чемодана; хороший костюм, вязаную одежду, хорошие ботинки. Также я глубоко поражена. Мы бесправны, добыча, земля. Наша ярость падает на Адольфа. Боязливые вопросы: Где стоит фронт? Когда будет мир?
В то время как мы шепчемся у кровати господина Паули, в которую он снова удалилась после обеда, Андрей собрал рядом военный совет вокруг стола из красного дерева. Внезапно все оконные створки взлетают, шум на всю комнату, щелчок, меня закружило к противоположной стене. Крошки, известковое облако в комнате, снаружи падает стена... Как мы узнавали полчаса позже от соседей, немецкая граната упала на соседний дом, поранила несколько русских и убила лошадь. Следующим утром мы нашли ее во внутреннем дворе: мясо чисто отделено, лежит на обмазанной кровавой простыне, рядом с этим на влажной и красной земле - жирной кучи внутренностей.
Как вечер проходил, выпало у меня в настоящий момент. Вероятно, водка, хлеб, сельдь, мясные консервы, сношение, Анатоль. Теперь, пытаюсь вспомнить: весь этот круг русских, все новых, вокруг нашего стола. Снова и снова они тянули свои часы, сравнивали время по Москве, которое они сюда принесли, и которое было вперед на 1 час. У одного была толстая, почтенная крестьянская луковица, из Восточной Пруссии, с желтым как масло, сильно выпуклым циферблатом. Почему они так охотятся за часами? Это не из-за их стоимости; так как на серьги, браслеты они и не смотрят, таким образом, они охотятся только за часами. Вероятно, это зависит от того, что они могут получить там в своей стране, видимо не у каждого есть еще часов. Им надо заслужить, что бы получить вожделенные часы, то есть, они получают их выделенными от государства. А теперь часы растут вдруг как редис в неожиданном изобилии для каждого, кто хочет собирать урожай. С каждыми новыми часами владелец ощущает прирост власти. С каждыми часами, которые он может подарить кому-нибудь, растет его личный вес. Вот так. Поэтому они и отличают часы не по их стоимости. Они предпочитают те, что с безделушками, например, с секундомером, или с поворотным циферблатом под металлической оболочкой. Также любая пестрая картинка на циферблате - это наживка для них.
Я видела, как все эти руки мужчин лежат на нашем столе и внезапно ощутила отвращение. Они казались мне как голыми? Быстро пью водку, они это называют «Выпить надо», и всякий раз как я начинаю, они празднуют каждый мой глоток как достойное признания действие. На этот раз кроме водки также на столе красное вино, пожалуй, добыча из подвала. Свеча, приклеенная на блюдце, кидает мерцающий свет и бросает славянские профили на стену.
Впервые настоящая дискуссия. 3 высокоодаренных в том числе: Андрей, школьный учитель и шахматный игрок с его синим как изо льда взглядом; владеет собой и тихо говорит как всегда. Второй кавказец, с крючковатым носом и оправданием. («Я - не еврей, я – грузин», как он отрекомендовал себя мне). Он чрезвычайно эрудирован, цитирует свободно в стихах и прозе, очень красноречив и так же проворен как фехтовальщик на рапирах. Третья бестия интеллекта – это также новый юный лейтенант, сегодня вечером только что осколком раненый, с временно перевязанной большой берцовой костью, прихрамывающий, который украшен всяческими медалями из известных мест. Лейтенант белокурый и смотрит мрачно. Его манера говорить злобна.
Однажды он сказал:
-Я, как умный человек, - после чего его перебил кавказец: «Здесь несколько умных людей – немка,
