господином Паули и русскими. Мы пьём за здоровье друг друга. Сибиряк Петька радостно шумит.
Я прислушиваюсь снова и снова к двери и посматриваю на маленькие дамские наручные часы на руке Саша. Ежеминутно я ожидаю Анатоля, приглашённого старшего лейтенанта - со страхом, так как я опасаюсь ссоры. Петька силён и чисто вымыт, но примитивный и низкий по званию, никакая защита. От старшего лейтенанта, напротив, я ожидаю получить, что бы на меня распространялось табу. Решение для меня окончательное. Приходит же кое-что на ум, когда приходит время. Я ухмыляюсь про себя, чувствую себя как актёр на сцене. Я сама себе кажусь чужой. Все чувства кажутся мёртвыми. Только жизненный инстинкт живёт. Они не должны разрушить меня.
Тем временем Гриша представлялась как 'бухгалтер'. Наш господин Паули тоже специалист по сбыту на промышленном предприятии, признаёт свою должность как бухгалтер. Гриша и господин Паули выпили оба довольно быстро. Они бросаются на шею друг к другу, ликуют: «Я бухгалтер, ты бухгалтер, мы бухгалтера!»
Первый немецко-русский поцелуй братания попадает в щёку Паули. Скоро Паули уже пьян в стельку, он кричит нам увлечено: «Они, однако, бешеные парни, жизненный сок и сила в этих русских!»
Снова мы опустошаем стаканный круг за интернационализм бухгалтеров. Даже вдова становится теперь бодрой и временно забывает, что на её отполированной столешнице разделываются сельди. (Тарелок не замечает никто из парней). Я пью с соблюдением меры, тайком подмениваю стаканы, хочу удержать мой разум для дальнейшего. Прежде всего, мы в состоянии больного веселья, обе женщины. Мы хотим забыть то, что происходило 3 часа назад.
Теперь Саша и Петька поют что-то меланхолическое, Гриша только гудит. Господин Паули в радостно развязном настроении. Это несколько многовато для него, после того, как он был сегодня утром ещё смертельно больным фолькштурмовцем, до того, как его подразделение благоразумно распустили по домам из-за отсутствия оружия и командиров. Внезапно Паули рыгает, падает ничком и выблёвывает на ковёр. Мгновенно вдова и собухгалтер Гриша тянут его в ванную. Другие покачают головой, внешнее участие... Господин Паули рассыпается на весь остаток дня и, как выявилось потом, на долгое время, в своей кровати, в своей комнате. Парализованная утка. Видать, его подсознание хочет паралича. Его душа невралгическая. Вдова заступается за него и, ведя разговоры о международном положении, массирует ему крестец.
Сумерки, дальний вой фронта. Мы зажигаем свечу, которую принесла вдова, они приклеивают её на блюдце. Скудный светлый круг над круглым столом. Прибывают новые солдаты, к вечеру становится оживлённо. Они толпятся у главного входа и позади в кухне. Мы смелы. До тех пор, пока Петька, Гриша и Саша у нас сидят за столом, ничего не может произойти с нами.
Внезапно в комнате появляется Анатоль, комната наполняется реальностью мужчины. За ним бежит рысью солдат с кухонной посудой, с изобилием водки и круглого, тёмного хлеба под мышкой. Мужчины очень уверены, все в отличном откормленном состоянии, упругие и плотные, в чистых, практически целых формах, с широкими движениями. Они плюют в комнате, сбрасывают со своих длинных мундштуков сигареты на месте, растирают рыбьи кости от сельди, упавшие со стола на ковер и разваливаются широко в креслах.
Анатоль сообщает, что фронт проходит теперь у канала ландвера, и я подумала о пустом, старом Зинзанге: «Трупы лежат в канале ландвера...»
Теперь много трупов будут лежать там. Анатоль утверждает, что в течение последних дней, 130 немецких генералов сдались. Он выкладывает карту Берлина в целлофане из сумки, показывает нам на линию фронта. Это очень точная карта, надписанная по-русски. Смешанное чувство, когда я прошу показать Анатоля то место, где находится наш дом.
Итак, в субботу, 28 апреля 1945, фронт возле канале ландвера. Теперь, когда я это записываю, вторник, 1 мая. Это про нас играет орган. Маслянисто гремят русские авиационные двигатели. Там за школой - органы Сталина, как русские нежно называют их, «Катюша», упомянутые в особенной солдатской песне, не раз воспетые. Катюши ревут резким волчьим воем. Они не выглядят особенно, и просто - ряды стоящих прямо решеток из тонких труб. Все же, они ревут, воют, визжат, так что это почти нам разрывает уши, если мы, находимся недалеко от них. При этом они выплевывают связки языков огня.
При их реве я стояла сегодня утром в очереди за водой. Небо было облачно-кроваво. Центр курится и дымится. Необходимость в воде доводит нас до ручки. Отовсюду люди прибывают сюда ползком, жалкие, грязные гражданские лица, женщины с серыми лицами, старые преимущественно, так как молодые спрятались. Мужчины с бородами, щетины, белые лоскуты капитуляции через плечо - так они стоят и смотрят, как солдаты накачивают ведра для лошадей. Так как у армии есть в любое время преимущество в воде, то это само собой разумеется. Поэтому никаких споров.
Вокруг на садово-огородных участках - бивак под деревьями в цветах. Орудия наехавшие на грядки. Перед садовыми домиками спят русские. Другие кормят лошадей, которые нашли убежище в садовых домиках. С удивлением мы видим много девочек-солдаток в гимнастерках и в беретах со звездой, очевидно, членов регулярной армии, большей частью юных, маленьких, твердых и гладко причесанных. В кадках они стирают белье. Рубашки и женские рубашки танцуют развешанные как полотна. И об этом вдали ревут органы, и черный чад стоит как стена в небе.
Так было вчера, так и сегодня. Сегодня я натолкнулась на обратном пути на господина Гольца, верящего в партию до самого конца. Теперь он приспособился. Он дал мне маленькую тетрадь, немецко- русский солдатский словарь, сказал, что он мог взять их еще больше. Я уже изучила его. Масса очень полезных слов - таких как шпик, мука, соль. Другие важные слова как 'страх' и 'подвал' отсутствуют. Также слово 'мертвый', в котором я не нуждалась тогда в моей поездке, и которое отсутствует у меня моем словарном запасе. Я обычно заменяю это на вполне понятное 'испорченный', которое подходит для много еще чего другого (прим. - изнасилование). В этом словаре есть выражения, которые нам не нужны при всем желании их применить, типа – «руки вверх!» и «стоять!». Самое большее, что могло бы произойти, это когда к нам бы обратились с ними.
Теперь снова, к субботе 28 апреля, вечер. До 20 часов Петька был с нами. Что-то служебное отзывало этих 3 парней. Петька пробурчал что-то про скорый повторный приход, но так, что бы старший лейтенант не услышал этого. При этом он выжимал мне снова пальцы и пыталась смотреть мне в глаза.
Впрочем, как странно незначительно действие звезд офицера на команду. Я была разочарована. Никто не чувствовал себя обеспокоенным в своем уюте рангом Анатоля. Анатоль сидел также очень мирно, смеялся и болтал с другими, подавал им наполненные стаканы и позволял забирать кухонную посуду. Мне как то страшновато за мое табу. Принятая у нас прусская военная иерархия, очевидно, не работает здесь. Украшенные звездами не происходят ни из какого особого социального слоя, и ни в коем случае, не выглядят соответствующими этому происхождению и соответствующим образованию. У них нет особенного кодекса чести и никакого другого отношения к женщинам. Западноевропейские традиции благородства и любезности вовсе не задели Россию.
Насколько я знаю, никаких турниров, никаким миннезингеров, никаких трубадуров. Откуда они должны все это иметь? Они все из крестьянских мальчиков. Также и Анатоль один из них. Хотя мой русский язык недостаточен, из-за ограниченного подбора слов и речевых навыков, но я смогла бы определить профессию или уровень образование. Я не могла говорить о литературе или искусстве еще пока не с кем. Все же, я чувствую, что эти парни при всей своей громкости внутри неопасны для меня, что это простые, неизбалованные мужчины, дети народа.
Все-таки Анатоль – особый, изобильно сочный мужчина в 2 полцентнера. Вероятно, действует вес, если звезды лейтенанта отказывают. Мое решение, во всяком случае, не поколебалось. Анатоль ведёт, как комета хвост, молодых людей за собой, мальчишек-солдат, которые нашли убежище все вместе в этой покинутой квартире. Правильный ребенок в том числе; маленькое лицо, строгий, собранный взгляд черных глаз - Ваня, 16 лет. Вдова тянет меня в сторону и шепчется, тот это может быть он, с той ночи на лестничной площадке – у него такое же маленькое, гладкое лицо, и такое же тонкое тело. Однако, Ваня не даёт никаких знаков для распознавания, да и, пожалуй, не имел причины, так как он не видел женщину, которую он брал с неуклюжим видом мальчика, только чувствовал. Все же мне кажется, как если бы он знал, кто она; так как он слышал ее голос, вдова рассказала мне, как она плакала и попросила. Во всяком случае, Ваня следует за вдовой как маленькая собачка, приносит ей свежие стаканы сюда и моет использованные.
Я пила этим вечером много, хотелось пить много, напиться, что мне удалось. Поэтому пробелы в памяти.
