– По тому, как ты позволяешь Пэмми обращаться с собой. И вообще из твоего отношения к женщинам, которые старше тебя.

– Неужели мне так легко поставить диагноз?

– Извини, но все это не моего ума дело, – отмахнулся он, внезапно поскучнев.

– Ну, пожалуйста, скажи.

– Я вполне серьезно. Мне не следует этого делать.

– Нет, правда. Пожалуйста. Я буду очень благодарна.

– Ну, полагаю, я был прав, когда посоветовал тебе переговорить с той женщиной, верно? С женщиной, которая, как тебе показалось, отвергла тебя, потому что сдала свою комнату кому-то другому. Разве ты не почувствовала себя лучше после этого?

– Да, намного лучше. И я больше не курю. И я даже выбросила содержимое своей шкатулки для воспоминаний. Даже то, что напоминало мне о дружбе.

– Кстати, ты до сих пор ищешь квартиру?

– Н-у-у-у, да… думаю, что… Да.

– Дело в том, что я мог бы тебе помочь. Один из моих друзей – психолог – уезжает в Штаты на шесть месяцев, и ему нужен человек, который присмотрел бы за его кошкой и за квартирой. За квартиру он ничего не возьмет. Ты любишь кошек?

– Нуда, – соврала она. – Конечно.

– Ну, тоща я переговорю с Себастьяном. А что касается… Знаешь, одну вещь я хорошо усвоил: взаимоотношения не выправляются сами по себе.

– Хм.

– Ты должна обсудить с ней свои чувства. С твоей матерью.

– Ну уж нет, – весело ответила Анна. – Ты не знаешь мою мать.

Мать Анны была убеждена, что чувства, точно также, как и испражнения, должны показываться исключительно в кабинете врача. Самоанализ был для нее «новомодным» и, хуже того, «американским» изобретением.

Шон улыбнулся. Она ведь не только мать Анны. Как ее зовут? Барбара, кроме того, еще и женщина. И до тех пор, пока Анна не выяснит отношения со своей матерью, у нее постоянно будут возникать проблемы с более зрелыми женщинами вроде Пэмми. Она хочет управлять своей жизнью? Ну, тогда она должна поговорить с Барбарой на равных. Или Анне нравится ее затянувшееся отрочество?

Его легкая усмешка превратилась в широкую улыбку.

Анна рассмеялась и призналась, что она все стремится шокировать родителей: начать называть их Барбарой и Доном или сменить религию. По крайней мере, вероисповедание, с англиканства на католицизм. Навещая родительский дом, она совершала набеги на их шкафы, чувствуя себя вправе забрать из них все свои вещи. «Оставь хотя бы столовое серебро», – подшучивала мать.

Это он имеет в виду?

Да, снова ухмыльнулся Шон. Но если серьезно, не кажется ли Анне, что она ведет себя как подросток? Или она хочет оставаться всю жизнь ребенком? Вечно от кого-то зависеть? Она уже напоминает одну из бывших пациенток Шона. Скоро она начнет мечтать о том, чтобы ее задушили корни собственного генеалогического древа. На полном серьезе. Этот синдром хорошо изучен и описан. Если родитель склонен к критике, то у ребенка развивается склонность к чрезмерной самокритике. Чувства должны выражаться, проговариваться.

– Мой случай сложнее, – задумчиво ответила Анна. – Честно говоря, я думаю, что мама боится жить в этом мире. И, несмотря на то, что иногда она кажется очень сильной, на самом деле она хрупкая и ранимая. Если бы я сказала ей, что чувствую на самом деле, то она бы, наверно, просто не выдержала.

Но Анна не может защищать свою мать бесконечно. Она не отвечает за современный мир или за свою мать. Барбара должна опираться на свои собственные силы. Иначе Анне придется жертвовать своим я ради того, чтобы защитить свою мать от действительности. Это нехорошо для Барбары, и это нехорошо для Анны. Важно, чтобы они обе открылись друг для друга.

– Хм… Но дело в том, что… мама сама пожертвовала многим ради меня. Иногда мне даже кажется, что ради меня она пожертвовала своим браком… Они с отцом почти не разговаривают друг с другом. Она слишком долго ждала моего рождения. Во мне – вся ее жизнь.

Шон из всего этого сделал вывод, что мать Анны эмоционально шантажирует ее. Дети рождаются не для того, чтобы решать проблемы своих родителей. Если в браке ее родителей что-то не так, то они должны сами во всем разобраться. Анна не должна всю жизнь метаться между ними. И конечно, она не должна чувствовать себя так, словно в ней решение всех проблем ее матери. Иначе можно сойти с ума.

– Я полагаю, что ты прав, – задумчиво сказала Анна.

Шон не притворялся, будто у него есть ответы на все вопросы. Просто проблемы в семье сказываются в дальнейшем на самооценке ребенка, и нездоровые отношения между матерью и ребенком могут нанести непоправимый вред.

Очень часто люди продолжают отношения с кем-то, лишь надеясь на то, что кто-нибудь придет и избавит их. Но этого никогда не произойдет, верно? Анна сама должна найти выход.

И она не должна выглядеть такой обеспокоенной.

Шон знал, что не должен вмешиваться в ее личные дела. Но ему больно было видеть, как Пэмми обращается с женщинами вроде Анны.

– Знаешь, твои родители не всегда бывают правы. Все, чему они тебя учат, – это быть похожими на них самих. Анна, стряхни с себя прошлое. Освободись от него ради своего же блага.

– Я думала, что сегодня мы будем разговаривать о тебе, – улыбнулась Анна.

Анна договорилась, чтобы, когда придет Лиз, ее направили в столовую. Когда она появилась в столовой, что-то лопоча, одетая в бог знает что, Анна пожалела, что не отменила встречу с ней.

– Привет! – вскричала Лиз.

Ее лица было практически не видно под макияжем. Все, что можно было выделить карандашом или подчеркнуть при помощи румян, Лиз донельзя подчеркнула и выделила. В конце концов, она же приехала в Лондон (почти десять лет назад), чтобы найти себе мужчину.

«В Австралии, – говорила Лиз, – уже не осталось ни одного мужчины».

Тем не менее, несмотря на толстый слой тонального крема на лице Лиз, ее кожа все равно казалась грязной, словно дно раковины, из которой только что спустили воду. Сколько бы помады она ни накладывала на губы, помада все равно стиралась. Подводка для губ у нее вечно была более яркой, чем помада.

Сегодня у нее была темно-коричневая подводка для губ, которая как раз сочеталась по цвету со столовым подносом. Лиз взяла себе кусок торта и шарик кофейного мороженого. Громко шлепнувшись на стул, она вспомнила, что забыла взять ложку.

– Подождите секундочку, – сказала она; помада, словно коричневый соус, стекала с уголков ее губ.

– Так это и есть… – Шон приподнял бровь. В это время Лиз у них за спиной переворачивала всю кухню вверх дном. Так и не найдя ложки, она зашла в своих поисках за прилавок и там натолкнулась на Аду. Из кухни послышались вопли Ады, эхо которых разносилось по всей столовой.

– Черт побери, пришлось самой мыть себе ложку! – сказала Лиз, усаживаясь за стол и располагаясь поудобнее.

Анна от смущения закрыла глаза.

– Лиз, познакомься, это Шон. Шон, это Лиз.

– Приветик, Шон! – сказала Лиз так, как будто она несколько лет провела в изоляции и за все это время не видела ни одного мужчины.

– Не возражаете, если я к вам присоединюсь? – спросила Блондинка.

– Конечно, нет. У нас навалом свободного места, сейчас только подвинусь поближе к Шончику…

Лиз с грохотом пересела на соседний стул. Блондинка села за стол и сказала:

– Так, значит, это Анна?

– Я думал, что ты убежала, – пробормотал Шон. – Наконец-то она, как всякий нормальный живой человек, пережила настоящую вспышку гнева и раздражения, подумал я.