выходило так, что уроки мы приготовили плохо и следует ожидать переэкзаменовки осенью.

- Может, ты еще и родителей вызовешь? - сказал дядя Валя.

- Каких родителей? - спросила Любовь Николаевна.

- Наших, - сказал дядя Валя. - Чтобы призвали детей к порядку и надрали уши. Но с вызовом моих родителей могут возникнуть сложности.

- Вы шутите, Валентин Федорович...

- Шучу, - сказал дядя Валя. - Но беда-то ведь небольшая? И пора кончать комедию! Мы хозяева бутылки? Мы! И испытывать на себе опыты не согласны. На кой ты нам сдалась со своими уздечками? Насилиев терпеть не будем. Сгинь, и разойдемся по-хорошему.

- Я не могу сгинуть, - кротко сказала Любовь Николаевна.

И взглянула она на нас чуть ли не с мольбой, словно бы давая понять, что она готова ради нас и сгинуть, но не может, беда такая и для нее и для нас. Дядя Валя и тот замялся.

- Тогда хоть пивной автомат откройте, - сказал Филимон.

- Да погоди ты! - рассердился на Филимона дядя Валя. И обратился к Любови Николаевне: - А ты, если не врешь и вправду не можешь сгинуть, сама придумывай способ, как от нас отстать. Не будем же мы об тебя руки пачкать... Или как? - Теперь уже дядя Валя взывал к нам.

Но было видно, что террорист и каратель из Валентина Федоровича Зотова вряд ли получится. Хотя как знать... Ведь и безмятежного голубя тротуарного можно ввести в раздражение и заставить взлететь.

- Пусть сама что-нибудь предложит, - сказал Игорь Борисович Каштанов.

- Пусть сама, - согласился Михаил Никифорович. Это были его первые слова при разбирательстве с Любовью Николаевной.

- Что же я могу придумать? Что я могу предложить?..

- Мне думается, - вступил я, - Любовь Николаевна, прежде чем освободить нас от своих забот, должна излечить Михаила Никифоровича.

- Я не смогу сделать это, - печально произнесла Любовь Николаевна. - Не смогу сразу... И я...

- Что значит не можешь! - вскричал дядя Валя. - Калечить людей ты можешь, а лечить отказываешься?! Если ты его сейчас же не поставишь на ноги, мы тебя разорвем в клочья!

- Оставьте мои недуги, - рассердился Михаил Никифорович.

- Нет, - сказал я, - это дело важное не только для тебя, но и для нас.

- Я не смогу. - Теперь уже не печаль, а страдание было в голосе Любови Николаевны. - Здесь случай особенный... Но я... Я попробую... Позже... Я не могу вам все теперь объяснить...

- Да вылечит она! Вылечит! - принялся уверять нас Каштанов.

- Врет она все! - взревел дядя Валя. - Притворяется она! Цепляется за Москву и морочит нам головы! А ей и в Кашине делать нечего. Будет тянуть время с излечением, чтобы мы ее сразу же не прихлопнули!

- Вы не правы, Валентин Федорович, гражданин Зотов, - сказала Любовь Николаевна.

- Чего не прав! Чего не прав! - не мог утихнуть дядя Валя. - В общем, так. Ты сейчас же подпишешь акт о полной и безоговорочной капитуляции, а там мы решим, оставлять тебе жизнь или нет. А о Москве перестань и думать. Михаил Никифорович, неси бумагу и чернила. И печать.

Михаил Никифорович ни за какими чернилами никуда не пошел. Тогда дядя Валя достал из кармана пиджака кусок плотной розовой бумаги, использованный, впрочем, уже коммунальными работниками для сообщения о летнем отдыхе горячей воды.

Любовь Николаевна сидела бледная, горем убитая.

- Зря вы, Валентин Федорович, - жалобно сказала она. - Вы ведь себе хотите сделать хуже...

- Молчи! - оборвал ее дядя Валя. - Ты - раба хозяев бутылки! И все! Мы натерпелись от тебя.

Любовь Николаевна, будто и не говорившая с нами полчаса назад властно и своевольно, теперь руки смиренно на коленях сложившая, носиком своим вздернутым шмыгавшая, робко взглянула на Михаила Никифоровича, может быть, вымаливая у него заступничество, однако Михаил Никифорович заступником себя не проявил. А вот дядя Валя насторожился: мало ли какие изменения могли внести в ход разговора женские жалостливые взгляды? Он потяжелевшей рукой, будто бы готовой в глубины земли вминать танки и самоходные орудия, незамедлительно, снимая все сомнения и не дав компании дух перевести, вывел на не запачканном коммунальным распоряжением боку розовой бумаги слова: 'Акт о капитуляции'. Потом добавил буквами помельче: 'полной и безоговорочной'.

И теперь Михаил Никифорович облегчать судьбу Любови Николаевны не вызвался.

Составление документа как будто бы увлекало пайщиков кашинской бутылки. И фундаторов, исключая, правда, Михаила Никифоровича, который молчал, и нас троих, присяжных с совещательными мнениями. Все мы были приучены жизнью обсуждать формулировки не спеша и подолгу, порой и купаясь в их сметанных волнах, а сейчас словно бы началась для нас и умственная игра. Серов был деликатен, старался смягчить и облагородить казнящие слова. И его можно было понять. Мало того что Любовь Николаевна спасла его, она и позже ему не мешала. Не мешала она и Филимону Грачеву, напротив, стараниями своими совпала с его сутью и в выси его подбросила, однако Филимон, наверное, посчитал, что он и без Любови Николаевны хорош и в выси шарад и гиревого спорта сам подпрыгнул, а потому теперь он, неожиданно для меня, оказался самым - после дяди Вали - кровожадным. Игорь Борисович Каштанов опять начал проявлять себя романтиком с останкинскими особенностями, дядю Валю он раздражал.

Говорили много. Однако слов на розовой бумаге не прибавлялось. Поначалу спросили, от чьего имени должен следовать текст. Любовь ли Николаевна будет сдаваться в документе пайщикам? Или же пайщики сами все назовут и постановят? Последнее посчитали более достойным и отвечающим историческим традициям. Но как только дело доходило до разделов и параграфов акта, телега начинала скрипеть и застревать колесами в весенней алтуфьевской глине. То есть требования общие - для преамбул и деклараций - были ясны, но о случаях частных, а стало быть, и существенных для каждого из нас пока не говорилось, отчего документ получался лишенным определенности и юридической точности. Повторялись лишь два требования с отчасти конкретной информацией: 'Вернуть Михаилу Никифоровичу здоровье' и 'Возобновить работу пивного автомата (типа магазина) по улице академика Королева, пять'. К пункту насчет Михаила Никифоровича предполагали добавить справку о несчастном случае на производстве и заключение врачей, подтвержденное печатью. Что же касается пивного пункта, то Филимон Грачев настаивал на том, чтобы усилить фразу и начать ее словами: 'Возобновить бесперебойную работу...' Поправку приняли, но о самом пункте говорили теперь с неловкостью. Мелочный пункт-то был, хотя и справедливый.

Игорь Борисович Каштанов, разгорячившись и будто бы в останкинские Ликурги себя произведя, предложил 'Акт о капитуляции' отставить, а назвать документ 'Постановлением о разводе'. Поначалу мы растерялись, но потом зашикали на Каштанова. Ведь на бумаге при разводе пошла бы житейская дребедень - раздел имущества и жилой площади, алименты и прочее. И с кем будет развод у Любови Николаевны? Со всеми нами? Или с кем-нибудь одним? А не потребует ли при этом Любовь Николаевна раздела имущества с Михаилом Никифоровичем, не отхватит ли у него полквартиры, не преподнесет ли ему в день аванса дитя в сырых кружевных пеленках, требующее средств на воспитание? Да и станет ли к тому же разведенная жена, ну не жена, а неизвестно кто слабого пола, лечить мужа, ну не мужа, а Михаила Никифоровича, и открывать для него и для его приятелей пивной автомат? Последнее соображение отрезвило и Игоря Борисовича. Нет уж, акт так акт. Капитуляция так капитуляция.

- Но какую капитуляцию вы имеете в виду? - спросил Серов.

- Как какую? - удивился дядя Валя.

Серов с терпением лектора, прибывшего к людям с путевкой общества 'Знание', объяснил ему, что капитуляции бывают разные. Чаще всего капитуляция - это неравноправный договор государства, зависимого от сильного государства, с этим самым сильным государством, устанавливающий для представителей и граждан последнего особый режим привилегий. Скажем, предоставление им льгот налогового порядка, закрепление размера таможенных пошлин и так далее.

- Это разве капитуляция! - возмутился дядя Валя.

И бывают капитуляции военные, продолжил Серов. Это прекращение сопротивления сухопутных, воздушных, морских сил на условиях, предъявленных победителем.

- Вот! - возрадовался дядя Валя. - Это настоящая капитуляция!

При этом, не мог остановиться Серов, все вооружение, все крепости и военное имущество передаются победителю, ему же личный состав побежденных поступает в качестве пленных.