напоминавшие слова древнего языка, но сильно искаженные и употребляемые неправильно. Видимо, это действительно было некое подо­бие древнего языка. Жутковатая молитва завершилась сло­вами «как писал Тоск, да будет так», и трое послушников в религиозном рвении так яростно затрясли металличе­скими рамами с колокольчиками, что от оглушительного звона, казалось, вот-вот обрушится потолок.

Затем, гремя колокольчиками, послушники вереницей покинули зал. За ними следом вышли и остальные два­дцать четыре жреца, а последним удалился их безногий и безрукий властелин — точнее, его вынесли на носилках шестеро смазанных маслом рабов.

Дверь за ними захлопнулась с громким стуком, и Эра­гон услышал, как по ту сторону задвинули тяжелый засов.

Он повернулся к Арье. В ее глазах отчетливо читалось отчаяние, и он понял, что у нее не больше надежды на ос­вобождение и бегство, чем у него самого. Эрагон снова по­смотрел наверх и снова подергал цепь, на которой висел, но от этих усилий опять открылись раны на запястьях, и на плечи ему закапала теплая кровь. И тут он заметил, что прямо перед ними находившееся слева яйцо начинает раскачиваться — сперва совсем слабо, а потом все сильней, и внутри его словно стучит маленький молоточек.

Леденящий ужас охватил душу Эрагона. Из всех воз­можных способов смерти, какие он только мог себе пред­ставить, этот — быть заживо съеденным раззаками — был страшнее всего. Он задергался на цепи с удвоенной реши­мостью, кусая кляп, чтобы отвлечься от страшной боли в руках. Но вскоре боль стала настолько невыносимой, что в глазах у него помутилось, и он чуть не потерял сознание.

А рядом с ним точно так же билась и металась Арья, безмолвно, в мертвящей тишине, пытаясь вырваться из своих пут. Но тщетно.

А постукиванье «молоточка» внутри иссиня-черной скорлупы все продолжалось.

«Бесполезно, все бесполезно, — понял Эрагон. Эти цепи им было не оборвать. И как только он с этим смирился, ему стало совершенно очевидно, что невозможно будет избе­жать и тех жутких и отвратительных мучений, которые им уготованы. Единственное — он хотел бы сам нанести себе смертельную рану. — И потом, если уж ничего не выйдет, я должен хотя бы спасти Арью».

Он осмотрел свои наручники: «Если бы я смог сломать себе большие пальцы, то мне, наверное, удалось бы выта­щить руки из наручников… Тогда я, по крайней мере, мог бы попробовать сражаться… А если удастся схватить оско­лок скорлупы и использовать ее в качестве ножа…» Если бы у него в руках оказался хотя бы какой-то режущий пред­мет, он смог бы высвободить и ноги, хотя мысль об этом настолько ужасала его, что он пока решил ее отставить. «Единственное, что мне придется сделать, это выползти из этого круга камней». Тогда, возможно, ему удалось бы воспользоваться и магией, а может быть, остановить и эту боль, и кровотечение… Все это — то, на что он теперь дол­жен был решиться, — займет совсем мало времени, должно быть, всего несколько минут, но он понимал: это будут са­мые долгие минуты в его жизни.

Эрагон набрал в грудь воздуха и приготовился: «Спер­ва левую руку…»

Но начать он не успел, потому что Арья пронзительно вскрикнула. Он дернулся в ее сторону и что-то беззвучно вскрикнул, увидев ее изуродованную окровавленную пра­вую кисть, с которой была снята вся кожа до самых ног­тей, точно перчатка. Среди алых мышц виднелись тонкие белые косточки. Арья безжизненно обвисла и, похоже, по­теряла сознание; затем очнулась, снова потянула руку из наручника, и Эрагон неслышно вскрикнул, когда ее рука выскользнула из металлического полукруга, обдирая с ко­стей кожу и мясо. Арья уронила изуродованную руку вниз, пытаясь скрыть ее от Эрагона, но он видел, как кровь ру­чьем течет на пол, собираясь в лужицу у ног эльфийки.

Слезы застилали ему глаза, и он все звал и звал ее по имени, но она его не слышала и не могла услышать.

Пока она собиралась с силами, явно собираясь сделать то же самое со второй рукой, дверь справа от алтаря при­открылась, и в зал проскользнул один из одетых в золотую робу послушников. Увидев его, Арья замерла, хотя Эрагон понимал: при малейшем намеке на опасность она и вторую руку выдернет из наручника.

Послушник искоса на нее глянул и осторожно двинулся к центру мозаичного диска, опасливо поглядывая в сторону того яйца, что раскачивалось на своем постаменте. Юноша был худощав, гибок и хорош собой — с большими глазами и тонкими чертами лица. Эрагону было совершенно ясно, что столь привилегированное положение в храме он занял именно благодаря своей привлекательной внешности.

— Вот, — прошептал вдруг юноша, — я тут кое-что при­нес. — И он вытащил из-под одежды пилку, напильник и деревянный молоток-киянку. — Но если я помогу вам, вы должны будете взять меня с собой. Я больше не в силах жить здесь, среди этих ужасов. Я эту жизнь ненавижу. Обе­щайте, что возьмете меня с собой!

Он еще не успел договорить, а Эрагон уже утвердитель­но кивнул. Но когда юноша направился к нему, Эрагон за­рычал и мотнул головой в сторону Арьи. Послушник, хоть и не сразу, но понял его.

— Ох, да, — прошептал он и подошел к эльфийке. Эрагон даже зубами скрипнул, сердясь на его нерасторопность.

А внутри раскачивавшегося яйца послышался резкий скрежет и царапанье.

Эрагон не сводил глаз с их спасителя, который неумело перепиливал цепь на левой руке Арьи, и злился: «Да пили ты в одном и том же месте, болван!» Послушник, похоже, никогда и в руках не держал пилку для металла, и Эрагон не был уверен, что у него хватит сил или терпения, чтобы перепилить хотя бы одно звено проклятой цепи.

Арья безжизненно обвисла на цепях, длинные волосы, упав ей на лицо, полностью его скрывали. Но все то вре­мя, пока послушник трудился над ее цепью, кровь из ее правой, изуродованной, руки продолжала сочиться и ка­пать на землю. Время от времени тело эльфийки сотрясала сильная дрожь.

К великому огорчению Эрагона, маленькая пилка явно не справлялась. Несмотря на все усилия послушника, на толстой цепи появилась лишь крошечная зарубка. «Что за чары защищают эту цепь?» — думал Эрагон. Во всяком случае, этой жалкой пилке и этому неумелому парнишке с ними явно тягаться не под силу.

Послушник начинал сердиться; его, похоже, раздража­ли столь малые результаты его трудов. Он немного передо­хнул, вытер лоб и, нахмурившись, с новой силой принялся пилить. Локти его так и ходили, грудь вздымалась, рукава одеяния яростно хлопали.

«Неужели ты не понимаешь, что ничего не получит­ся? — думал Эрагон. — Попытайся лучше напильником. Или попробуй перепилить оковы у нее на ногах».

Но юноша продолжал пилить цепь.

Раздался резкий треск, и Эрагон увидел на верхушке темного яйца маленькую трещинку, которая быстро уве­личивалась. И вскоре уже целая сеть тонких, как волосок, трещинок тянулась от нее во все стороны.

Теперь начало раскачиваться и второе яйцо. Оттуда тоже стало доноситься ритмичное постукивание, кото­рое, сливаясь со звуками, доносившимися из первого яйца, едва не сводило Эрагона с ума.

Послушник побледнел, уронил пилку и попятился прочь, качая головой.

— Прости… прости. Слишком поздно… — Лицо его ис­казилось, и слезы покатились из глаз. — Простите меня…

Тревога Эрагона стала почти невыносимой, когда юно­ша выхватил из-за пазухи кинжал и тихо сказал, словно об­ращаясь к самому себе:

— Больше я ничего для вас сделать не могу. Больше ничего… — И он, шмыгнув носом, как ребенок, двинулся к Эрагону. — Так будет лучше.

Эрагон яростно дернулся в своих путах, пытаясь вы­тащить из наручников хотя бы одну руку, но в очередной раз лишь повредил кожу на запястьях. Снова на шею ему закапала кровь.

— Прости, — в очередной раз прошептал молодой чело­век и, остановившись перед Эрагоном, взмахнул кинжалом.

«Нет!» — мысленно вскрикнул Эрагон.

Осколок сверкающего аметиста вылетел из тунне­ля, приведшего Эрагона и Арью в этот зал, и вонзился юноше в затылок. Послушник рухнул прямо на Эрагона, и тот вздрогнул, когда острие кинжала скользнуло ему по ребрам. Затем послушник сполз на пол и то ли потерял со­знание, то ли умер.