конопушками. Подумаешь — удивил. Да это ей все говорили лет так с двадцати, только замуж не звали. Один Кы наконец позвал, но что-то останавливало ее принять бодрого кузнечика в объятия.

Хотя московская кузина, у которой временно жила Мальвина, уговаривала идти за Кы:

— А чего тут думать? С русскими тоже трудно. И трудности нужны — в невесомости даже цыплята не вылупляются.

Эта кузина часто говорила:

— Не везет мне, как утопленнику. Вьетнамцев и то никаких нет.

Кажется, она не понимала юмора и вставала в тупик даже перед поговоркой “везет, как утопленнику”. Твердила, что разочаровалась в цивилизации, это казалось ей глобальнее, чем разочароваться в жизни.

От всего этого Мальвина бросилась в мечты с первой зарплаты снять комнату и видеться с кузиной в случаях крайней родственной необходимости.

В печали один раз стоит Мальвина у кассы и думает о вьетнамце: пусть бы он был еще на пару сантиметров повыше, еще бы поменьше говорил об особой роли русского народа и побольше о ней, Мальвине…

Вдруг входит пара каких-то дымящихся, как будто только сейчас после скандала. Девушка вообще без задницы, истощена. И главное: сразу видно, как ломает их — не могут достать дозы. Друг с другом не разговаривают, но объединены одной целью.

Наркоша взял кофе, а его спутница — ничего. Вдруг он страшно закричал:

— Вы специально их сюда набросали!

— Кого? — Мальвина нащупала в кармане фартука мобильник.

— Их!

А девушка стала умолять:

— Смените ему, пожалуйста, кофе, а то он меня побьет.

У обоих глаза были из какого-то раскаленного металла. Как будто их тела захватили выходцы из силикатного мира. Мальвина стала объяснять, что все порции сосчитаны и кто же будет платить?

Тут сразу ввалилась студенческая братия, напоминающая набег варваров. А эти две ходячие злобы исчезли.

— Когда мне дарят духи, я не знаю, духи€ или ду€хи меня радуют, — говорила с претензией высокая студентка, стараясь закогтить синими ногтями какого-то ботаника.

Тот слабо отбивался, но видно было, что поглощение уже близко.

Гормонально вопя и суя во все стороны руки с деньгами, накупили студиозусы разного на две тысячи и унесли с собой.

А крупные купюры лежали у Мальвины в коробке в самом низу. Она наклонилась положить четыре пятисотки — коробки нет. Поняла, что уже похожа на своего вьетнамца: вот-вот умрет. Потом батарейки жизни снова заработали, смогла думать вслух:

— Наркоманы не наклонялись. Нижняя дверца полуоткрыта с той минуты, как выпечку принесли. Я сама виновата — забыла! Студенты? Тут вообще по нулям. Но почему эта дылда повторяла про духи? Подозрительно. Отвлекала внимание!

Мальвина прикидывала: можно ли у Кы попросить в долг и вложить тридцать тысяч?!! Так он потом будет ждать, сладостно таять и умрет от надежды.

То ей казалось странным многое из поведения студентов. То все же думалось на поклонников герыча… “А рискну я в ногах Францевны поваляться, чтобы разрешила в рассрочку выплачивать”.

Мальвина никогда бы не поверила, если бы кто рассказал: обнимает ее Францевна и говорит:

— Не плачь, все тридцать ты не будешь платить. Выпишем тебе тысяч семь премии и сразу вложим. Остальные на квартал — в рассрочку.

А в это время жизнь сидела на пластмассовом стуле, помешивала крепкий чай и говорила:

— Я здесь. Это ваше лучшее время на земле.

Надо куда-то после выплаты срываться, думала Мальвина, а то еще что-нибудь юзом подкатит… Салфетки закончились, да еще нужно лицо подрисовать. Сунулась она в нижний ящик буфета, а оттуда ей строит глазки знакомая коробка!

В ней тридцать тысяч!

Этого не может быть!!!

Когда она рассказывала про юркие деньги вьетнамцу Кы, он кивал впалой умной головой и говорил:

— ТвоЯ подсознаниЯ принялА решениЯ спрятать деньги от наркомов...

Мальвина сдала все, что на ней числилось, и уехала от кузины Вари, которая до последней минуты старалась просветить бедную родственницу из провинции:

— Почему ты забыла купить в дорогу влажные салфетки?

И еще много всего столь же ценного, незаменимого, спасительного и ослепительного.

А когда им было по шесть, они с Варей гостили у бабушки в Култаеве. Взбирались на две соседние черемухи, наслаждались вязкими ягодами и дурными голосами перекликались: