— Да, символ рая — потерянного и того, который будет.

Один раз Поднебо пришел домой и увидел воров. Он спросил:

— Вы здесь воруете или что?

Воры подумали: дурак. И убежали. А он боялся, что они из КГБ... Запивая коньяком суровую действительность, он долго сокрушался:

— Почему я им бороды не поджег!

Кажется, в 99-м была персоналка (персональная выставка). Но все было омрачено тем, что с утра его сын позвонил и спросил:

— Вы берете на реализацию жеваную рыбу?

А ведь еще совсем недавно пацан прочитал “Крутой маршрут”, прибежал: надо стихов много знать — в карцере ими спасались!

— Погоди, — пытался остановить его отец, — зачем так резво к карцеру готовиться?

Но юношу было уже не остановить:

— Я вот Микеланджело выучил, — и начал читать: — Отрадней камней быть...

Хотя Поднебо еще не понял, сходит его сын с ума или наркоманит, он быстро подхватился и уехал в Америку. Оставил златое отечество ради бриллиантового Запада, как он сам невесело произносил.

Связи с посольством у него сохранились, поэтому переезд удался почти без потерь.

Но в США он оказался так одинок, что сам себе писал по электронной почте — сам и отвечал. У нас еще не было Интернета. Всего одно письмо получили мы на обыкновенной бумаге: мол, казалось бы, жить можно, хотя нет мумии и самурайских мечей...

Там была и фотография его: плиты лица треснули и появились не морщины — трещины.

“Я достиг апогея своей неизвестности. Зачем поздно уехал — Шемякин и Неизвестный стали популярными в том числе и из-за того, что были диссидентами. А меня вон как преследовали за то, что я изображал несчастных одиноких старух в парке на скамеечке — это когда говорили, что советские старики живут лучше всех в мире! Это когда Вы, Нина, мне твердили:

— Ты счастлив, тебе выпало страдать за всех!..

Истории с органами были, про гонения мы слышали. Например, после одной ресторанной истории его третировали целый год. Поднебо тогда набросил на свое лицо салфетку, часть ее вобрал в рот, а вверху все защемил очками.

— Угадайте, что такое? — раздавалось глухо из-под салфетки.

Все вопрошали:

— Привидение?

— Ку-клукс-клан?

— Нет! — провыла безротость. — Это социализм с человеческим лицом!

И слышали это человек десять, включая официантов. А еще — с соседних столов тоже могли слышать... Кто-то донес. Тогда и жена от него ушла.

— Патриотесса, блин!.. Но я прощаю — они ее чем-то там запугали. Или она испугалась, когда они пришли некстати! Я одну ногу уже в ванну опустил, другая сухая — так и увезли с мокрой ногой...

Как-то раз Юрий упомянул: друзья из посольств помогли тогда. В другой раз он уверял, что его выручила игра в полусумасшедшего. Перед своей подписью на любой бумаге в органах он, например, ставил слова: “Прошу слезно удовлетворить, склоняюсь в низком пардоне”...

С тех самых пор у Поднебо в квартире окна разрисованы черными полосками, сами стекла. Я как-то спросила: вместо черных полос на стеклах — почему не написать картину на тему допроса или задержания?

— Когда волнуешься, все лица кажутся блинами...

В психобольнице, кстати, лежал иногда его кузен (художник, мечтавший написать тысячу закатов). Он уверял нас, что по кисточкам... узнает начало приступа: кисточки испуганно топорщятся, как усы у кошки...

Поднебо часто-часто навещал его, иногда я с ним ходила. Много записала потом. Там всем мужчинам больным нравилась одна женщина, которая считала себя рыбкой в аквариуме, а всех других — другими рыбками... А один раз кузен лежал в палате с неким Кисунько. Так вот этот Кисунько думал, что он — древний римлянин. “Успокойся, успокойся, — говорили ему, — мы уже отбили варваров”. — “Вперед, сыны Рима!” — кричал “легионер”.

— В этом треугольнике: скульптор, модель и произведение — что главное? Главное: отношение модели к скульптору. В деревне, где теща жила, старушка отказалась позировать, я сказал председателю колхоза. А он:

— Она у меня проходит по делу самогоноварения. Мы ее задержим и будем держать, а ты лепи. Но оказывается: когда модель не хочет, то ничего не выходит (из рассказов Юрия Поднебесных).

Так вот, единственное письмо из США Поднебо закончил словами: умру я — все картины и скульптуры выбросят к такой-то матери, никому они не нужны, как выбросили работы Ситникова!

А я ему отвечала: у Ван Гога не выбросили — не выбросят и у тебя.

Но — выбросили.

Об этом мы узнали от Королева, который ездил в США в командировку и пытался найти работы Поднебесных после его смерти.