Сергунов после паузы:
– Я про Классную. Не разъяснил. Она – да, луч чего-то там… но испортит нам всю карибскую малину.
– Ну чем она испортит?
– У нее сейчас два пункта: ЕГЭ как воплощенный ужас и любимый ученик Самсон Джоджуа, который профессорствует в политехе и жалуется, что на третьем курсе не знают таблицу умножения.
Афонин с пьяной нежностью:
– Так мы привыкли к ее пунктикам. “В одной семье высшую математику звали „вышка“, а в другой – „возвышенная математика“. Но плохо знали там и там. Хорошо знали в семье, где эту дисциплину так и называли: высшая математика”… Я вот боюсь, что Паша нам все испортит.
– Ты с ним часто видишься?
– Конечно. Мы с ним по-прежнему живем в том же доме. Пашка жалуется, что дочери мечтают об аллигаторах – так он зовет олигархов… Цитирую: “Это все, бл.дь, от бездуховности”.
Все получилось иначе. Паша вообще отказался лететь с ними во второй половине августа в Тобаго!
Зато Муза сразу начала готовиться к поездке – буквально за полгода.
Она села на диету.
Взяла абонемент в спортзал.
Купила прозрачную сумку.
Раз в неделю стала наведываться в косметический салон. Когда шла туда в очередной раз, продавщица бутика “Лора” выглянула:
– Звезды, заходим, заходим!
Прохожие девушки откликнулись на приглашение, а Муза с ними! Купила две блузки и в придачу услышала рецепт, как покрасить волосы с помощью кофе.
Недавно Муза была на юбилее подруги, и там жена коллеги ее высокомерно спросила: “Дома стрижешься? Сразу видно”. Во-первых, Муза стриглась в парикмахерской. Во-вторых, она не растерялась:
– Да, дома стригусь, сейчас в Париже это последний крик моды. А ты разве не знала? Отстаешь от мировых тенденций…
А теперь вот – для поездки на Тобаго – решила узнать, какие есть знаменитые парикмахеры в городе…
И для чего? – спрашивала она себя. Для того, чтоб – вернувшись – сказать подруге, что мальчики выглядят хуже, чем ее муж? Что – будучи ее мужьями – они бы сохранились лучше? Так примерно выразилась подруга Музы, побывавшая на встрече со своими одноклассниками…
Весной 2008 года Паша стоял на автобусной остановке – с лицом, гневным на человечество. Он так долго работал в цехе, что лицо его походило на какой-то пожилой станок. Лес наш, привычно думал Паша, уголь наш, нефть наша, почему же все отдали единицам… Справедливости хотелось, как хочется сладкого – все время, и он все время забывал, что раньше тоже не было справедливости.
Летел клин журавлей. Вдруг они снизились и перестроились крестом. Паша понял, что его ожидает испытание, но не знал, что предпринять, и продолжал стоять.
Тут кто-то ударил его по голове (так он рассказывает), и у него почти полностью пропало зрение. Но он крестоходец, и летом все-таки снова пошел в Крестный ход, хотя жена говорила, что это были не журавли, а микроинсульт, – а журавлиный крест померещился ему в измененном сознании…
Мака и Витуся пришли за билетами на Тобаго в одинаковых футболках, а на них спереди – герб Советского Союза. Сергей осмелился в конце спросить:
– Скучаете по СССР?
– Нет, просто нравится, что “Пролетарии все стран, соединяйтесь!” находится на интересном месте, – сказал Мака.
Близнецы сели слишком прямо, будто по палке проглотили, и Сергей все думал-думал, как сделать так, чтоб все чувствовали себя в поездке свободно.
– Говорят, ваши жены – прям голливудские блондинки? – спросил он. – А у моей не нос, а архитектура: две горбинки, а на конце бульба… Но не за это мы ее любим! Ну что вы мнетесь? Говорите.
Они протянули плакат, который прислал Паша:
“Живи быстро – умри молодым. Пенсионный фонд России”.
– Ну, он меня уже достал. В детстве он думал, что если ходит в резиновых сапогах, то имеет право меня бить.
– “Чья печаль не рвется в печать?” Кто же это сказал? – спросил Витуся.
Но все повернулось иначе. Восьмого августа началась война в Южной Осетии, и Сергей позвонил Афоне:
– Слушай, я не смогу полететь с вами, так что можете без меня, а можете сдать билеты и деньги взять себе. Близнецы успеют на слет близнецов в Германию, например…
– Сейчас я слышал по “Эху”, что в Грузию ввели столько танков, сколько было на Курской дуге…
– В пятидневной войне?