Валентина быстро домыслила конец той истории. Прокоп достал новые документы — и бросок в Ростов…

У нее вдруг под коленками дрожь пошла:

— А сват в полном объеме вспомнил свою молодость? У них было что-то вроде лозунга: бей жидов, москалей и комиссаров!

Лицо “сынку” еще больше запало:

— Внуков-то любит. А они квартероны — я ж наполовину еврей.

Валентина задумалась: как же теперь быть? Наверное, соседи уже пишут на дверях лозунги!

— Мы каждое утро начинаем с того, что поим его самогонкой, — продолжал “сынку”. — Но он ведь рано или поздно вырвется и начнет хвастаться борьбой с советскими оккупантами.

Тут с такой невыносимой яркостью по Валентине ударило будущее! Сбегут из Калитвы, опять поселятся здесь, она увязнет по шею во внуках! Эх, если бы у Прокопа была родня на Украине. Так их не сыскать — они вымерли в голодомор после революции.

Из одного тупика в другой! Валентина заплакала. Один только что от фашистов немецких пострадал — через столько лет посетив Освенцим! Она его чудом из скелетов подняла, в Париж отправила. А тут у другого — тесть за фашистов воевал!

Вдруг что-то рассвело в голове, и тупик как-то стал превращаться в выход:

— Cы2нку! А если вам в Израиль? Я ведь храню свидетельство о рождении твоей бабушки Софьи Абрамовны.

— Так Прокопа мы не оставим одного. И представь: в кибуце он всем объяснит, что за фашистов был…

— Справку оформить от психиатра.

— Мама, мы не знаем, как врача вызвать. Он с такими ясными подробностями все вспоминает, что никакой сумасшедший не придумает. Спусковой крючок такой след оставляет на пальце, что он боялся месяц на работу устраиваться!

Вдруг в голове еще раз воссияло. Она весело посмотрела в стремительно прокисающее лицо “сынку”:

— Нужно сказать: Ющенко ведь должен дать медаль не Прокопу, а как его?

— Миколе Нечуйвитеру.

— Да. И Ющенко не может дать медаль, пока Прокоп не докажет, что он на самом деле Микола! Поэтому он должен сначала написать мемуары о своей той жизни.

“Cы2нку” уехал с этим планом мемуаров, а Валентина отправилась на первую исповедь в своей жизни.

— Есть у меня старший сын — “сынку”… есть у меня младший сын Гриша…

Батюшка, смуглый грузин отец Марк, сначала кипяще сигналил глазами: прекращай это! Потом жгуче впивался кофейным взглядом, поневоле вовлекаясь и спрашивая:

— А Прокоп Прокопыч согласился писать мемуары? Надо же… А Гриша что?

У отца Марка было лицо ястреба, который решил стать вегетарианцем. Ну, такой поймет, решила Валентина. И воинственно приступила, чтобы вырвать успокоение:

— Ну ладно, старший — “сынку” — полуеврей… он плачет да ухаживает за бандеровцем-фашистом!

— Так ведь как старика бросить! — вздохнул батюшка.

— А вот младший сын Гриша — тоже полуеврей — бросил тему холокоста! Это разве хорошо?! Святое было дело-то!!!

— Если ему не по силам, то и правильно, что сменил тему, — спокойно сказал отец Марк.

— Да, да, он чуть не умер, Гриша. Значит, правильно, что сменил тему?

Отец Марк повел носом доброго коршуна:

— Кто-то найдется посильнее и продолжит тему, — и слегка уколол ее взглядом: посмотри — у меня тут полный храм народу…

Но речь этой сестры в Боге с фиолетовой волнистой прической лилась не прерываясь:

— Есть еще у меня любимый человек. Я с ним поссорилась, потому что ему нужна любовь втроем.

— Молодец, что поссорилась! — воскликнул отец Марк. — Мало ли что ему нужно!

— Мало я помогаю своим внукам! — огненно загоревала Валентина.

— Так у них родители есть! — чуть не развеселился отец Марк.

Валентина летела дальше:

— Еще нагрешила я. Осудила свою подругу. Но как тут было удержаться? Учит она меня беспрерывно жить.

— А тут стоп! — поднял батюшка могучий нос. — Нужно осуждать, спору нет, но не человека, а поступок.

Потом его так захватил и понес поток ее жизни, что он только изредка перебивал, оплескивая кофейным взгдядом: