Ходили на цыпочках, только Лиза-черная сидела в кресле и вязала что-то фиолетовое, приговаривая:

— Не одни вы болеете за судьбы еврейского народа. Я сама еврейка по прабабушке. Папина бабушка была еврейка сверхчистая, на все сто процентов!

— Что-то нос у тебя курносый.

— Ну и что нос. Вот что я вам скажу: нужно все это забыть. Да! И газовые камеры тоже! Уничтожили миллионы, а остальные миллионы должны выжить. Если ж раны растравлять, то не будем есть, пить, любить. И вымрем!

— Забыть? — вскрикнула Валентина и оглянулась на комнату. где лежал Гриша. –Тогда Майданек в квадрате, в кубе повторится!

Тут она изобразила лицом старушку историю в маразме.

— Да, все, что забыто, повторяется, — откликнулась кузина из Калитвы.

— О, вэйз мир, — Лиза-черная оставила вязанье и пошла на кухню, чтобы со всеми выпить и взбодриться для интеллектуально-спасательного штурма.

Они все уже поздоровались с Гришей и думали: как этот живой скелет напитать силой сопротивления.

Мобильники запускали на площадке. Через них дотягивались до знакомых: врачей, батюшек, психологов. А подлец, он же седой красавец, и как будто этого всего было мало — еще и помощник депутата Госдумы, сказал, вальяжно пощипывая свой слюносборник:

— Дайте мне номер научного руководителя!

Ему дали. Уже через минуту все слышали:

— Кто говорит? Штаб по спасению Григория Вайлера!

Вот так же роскошно он двинулся семь лет назад на временно робкую от переезда в Москву Валентину, бормотнул что-то о женитьбе, метнул в нее ноутбук, французский шарфик, пылесос желтой сборки, а потом — предложил связь втроем.

— Я же не мазохистка, — сказала Валентина, но все же ходила иногда с этим Аполлоном и его новой пассией в балет.

Руководитель в это время был в Париже. Его голос из мобильника был навсегда утомленным, но привычно-щедрым:

— …Записывайте телефон лучшего врача. Он мой одноклассник. Сошлитесь на меня.

Но Гриша не хотел лучшего врача.

Он пил минералку, ничего не говорил, а только листал альбомы по живописи рукой, которая превратилась уже в скупой набросок плоти.

Лосиный остров сыпал прямо в их окна птичьи звуковые цветы. Протягиваясь через угловатые туши домов, они увядали на барабанных перепонках. Гриша только пожимал плечами:

— Столько людей истребили, а мы будем птичьими песенками наслаждаться?

Вдруг попросил купить ему новый большой альбом Ренуара. Валентина позвонила подлецу, и он через два часа подлетел на служебной машине с сиреной, мигалкой и альбомом. Гриша листал его при матери, ничего не хвалил, но иногда говорил: “Вещь”, а пару раз: “Жесть”.

К вечеру сын попросил салат из свежих огурцов. Как в детстве:

— Салатику…

На следующий день, подгадав к Синьяку, выпрошенному у Лизы-светлой, Валентине удалось влить в сына глоток бульона. Через две недели неустанных разговоров с Матиссом, Утрилло, Леже… Особенно уговаривал его Шагал: наплевав на законы физики, он то летал с Беллой среди мерцающих, плывущих облаков, то присаживался на крышу дома и играл на старенькой скрипке.

В общем, скоро Гриша перешел на благословенные каши.

А дальше — любовь-морковь, все-таки этот скелет был здоровенный, что-то в нем закипело. Даже созерцать скрипичные очертания девушек — и то требуются дополнительные траты сил! А есть ведь еще неотменимый долг исполнить что-нибудь смычком!

Поэтому через месяц Гриша сказал:

— Каши-малаши!Я младенец, что ли? Замути-ка борщ, ма!

Валентина наварила кастрюлю, по южной привычке — на три дня. Это последнее усилие проявило надорванность, и она свалилась с температурой сорок.

В знойных потоках болезни Гриша уплывал, возвращался, ведя участкового врача, потом еще — тень или девушку с татуировкой инь-ян на щеке.

Смирюсь я, вздохнула горячим суховеем Валентина Михайловна, накожная графика лучше, чем никелированный болт из ноздри…

Каждый день ей удавалось выгребать из расплавленных потоков, которые содержали в себе зловещее чудо вмиг превращаться в жидкий лед — он имел руки, которые трясли Валентину, крича изнутри в темя: “Где комиссары и евреи?!” Конвейер таблеток иногда милосердно выносил ее на передышку.

По мере выплывания девичья тень становилась все более плотной и соразмерной и наконец глянула лазоревыми глазами и спросила:

— Как насчет паровой котлеты с рисом?