он был вполне реальным, как показывают достаточно полярные примеры Эдуарда Лимонова и Иосифа Бродского.

Однако для постсоветского поколения “аборигенов” выбор не был реальным. “Андеграунд” на свежем воздухе был готов к приему новобранцев, но магистральной альтернативы ему практически не оказалось. Внутри страны “шестидесятники” с их “человеческим лицом” провалились в историю,а поколение после них вообще зияло брешью; подаваться же на родине в эмигранты было смешно — тем более что эмигрантская литература, это фиктивное творческое единство, на глазах распадалась. В результате “андеграунд” неминуемо взял верх.

Существование “авангарда” можно проецировать как угодно далеко в прошлое, благо конфликт между старым и новым встроен в цивилизацию, по крайней мере в западную. Но в прямом смысле он возник в эпоху декаданса, когда протест и противостояние стали сознательными и даже организованными. Чем сильнее были его ниспровергательские импульсы, тем больше он привлекал на свою сторону людей крикливых и неодаренных: здесь отсутствие таланта компенсировалось, хотя бы временно, степенью эпатажа.

“Авангард” как понятие и термин принадлежит эпохе модернизма, и постмодернистская от него открещивается. Подменив “андеграундом”. Оба термина, как я уже отмечал, означают совсем не то, что подразумевают. Авангард предполагает опережение, но задним числом уже никак не очевидно, чем Крученых передовееЧехова. “Андеграунд” — шизофреническая новоречь; имеется в виду не просто опережение, а вообще внеположенность, несмыкание, вопреки вопиющей очевидности: многие из адептов и кумиров не сходят с телеэкранов и коммерчески процветают, тесня вчерашнюю “магистраль” в нижние этажи. Иначе быть не может: в рыночном обществе слава и деньги взаимно конвертируются.

Кто-нибудь, даже не из числа моих тотальных оппонентов, может возразить, что России полезен такой глоток реальности. В действительности это не компенсация, а карикатура: раньше была парализована левая сторона, теперь — правая. О пользе новой ситуации можно судить объективно: до исчезновения СССР лняет магистральную литературу за счет перебежчиков, потому что она деморализована и рассеяна. Новый конформизм, в отличие от советского, доброволен и триумфален, и поэтому больше не будет либерального генсека, чтобы нас исцелить. Релятивизм новой эстетики уничтожил не только идею мастерства и гамбургского счета, постулируя равноценность и адекватность любых текстов, но отнял у художника егосвященное право на творческий провал, изнанку триумфа, которую никому не отпороть. В мире, где бездарность, юркнув под знамена “андеграунда”, больше не подлежит осмеянию, таланту не осталось занятия.

Школы и движения существовали в литературе всегда, но до недавнего времени они были скорее болезнью возраста, и взрослый художник всегда определялся разницей, а не сходством. Трудно понять, что объединяет зрелых Блока и Белого настолько, чтобы затем относить их к какому-то “символизму”. В этом смысле реальное творчество невозможно как в рамках “андеграунда”, так и в сознательном “истеблишменте”. Ни у Шекспира, ни у Толстого (писателя, а не пророка) никогда не было цеха. “Андеграунд” — ультимативный конформизм, тяготение к массе и возвращение в нее, вопреки всемпредсказуемым хулиганским выходкам. В этом массовом качестве ему естественнее всего обратиться к сочинению частушек и считалок; впрочем, этим наставлением я никого не научу ничему новому.

Алексей Цветков (1947 г.р.). В СССР работал газетным корреспондентом, сторожем, корректором, не печатался. В 1975 г. эмигрировал в США. Был одним из редакторов газеты “Русская жизнь” (Сан- Франциско). Стихи А. Цветкова печатались в журналах “Континент”, “Эхо”, “Время и мы”. Автор поэтических книг “Сборник пьес для жизни соло” (1978) и “Состояние сна” (1981).