верен своей методике: он не допускает возможности других объяснений указанных им соответствий. Да и сами соответствия встречаются далеко не во всех списках Задонщины. Так, «похвала» есть только в списках Пространной Задонщины и отсутствует в К-Б. А так как на Пространную Задонщину, по нашему мнению, влияло Сказание о Мамаевом побоище, то появление этого слова может быть объяснено влиянием заголовка Сказания, где оно встречается. «Внуки» и «внучата» и исчисление предков от Владимира есть тоже только в Пространной Задонщине. Моделью же текста, как отметил О. Кралик, является разговор братьев Ольгердовичей и (добавим) упоминание царя Владимира в К-Б. Выражение «стоят татарове…» на речкы на Мечи» (И1 и сходные) напоминает Д. С. Лихачеву выражение «Батый… ста на реце на Воронеже» из Повести. Но сходства фразеологического здесь фактически нет. Выражение «испити медвяна чара» (У) имеет более близкое соответствие, чем в Повести («изопью чашу смертную»), в Сказании, а восходит оно к евангельскому образу чаши-судьбы. Д. С. Лихачев дважды приводит к словам Повести «начаша сечи без милости» текст из У «нача… сечи горазно без милости». Но в других списках слов «без милости» нет. В списке С и Повести встречается слово «удальцы». Евпатий «сильные полкы татарьскыа проеждяя». Дмитрий Донской говорит князю Владимиру по списку У «наеждяем (в других списках этого слова нет.—А. 3.), брате, своими полки силными на рать татар поганых». Князь Ингварь говорит «со слезами», и Дмитрий «утер слезы». Оба князя сходно молятся: «Господи Боже мой, на тя уповах» (Повесть), «Господи Боже мой, на тя уповах» (И 1), ср.: «Ни да посмеють ми ся врази твои мне» (И2) и «не посмеють ми ся врази твои мне» (Повесть).[В Повести цитата не обнаружена. — Ред.] Наконец, выражение «сяде на столе отца своего» (Повесть) напоминает Д. С. Лихачеву «сядем, брате, на своем княжение» (У). Вот и все. Несколько трафаретных церковно-воинских штампов — и только. Отсутствие их в Слове ничего не доказывает, ибо они могли быть особенностью отдельных списков, и в тексте, которым располагал автор Игоревой песни, их просто могло не быть. К тому же в Повести (и Задонщине) есть ряд образов, которые встречаются в Слове. Например, «честь и славу… приимаста» (ТОДРЛ. Т. 7. С. 301), «многи туги и скорби» (с. 298), «братия моя милая», «милая моя братия и дружина ласкова» (с. 298), «лежаша… на траве ковыле» (с. 297). Так что суждение Д. С. Лихачева о том, что Повесть была использована автором Задонщины наряду со Словом (так как якобы в трех памятниках нет общих мест), просто не соответствует фактам.

Около 70-х гг. XV в. в Кирилло-Белозерском монастыре большой знаток и любитель светской литературы и фольклора старец Ефросин записывает и обрабатывает Задонщину Софония. Большой разрыв во времени от создания устной Задонщины Софонием до записи ее Ефросином и активное вмешательство последнего в его текст объясняют отдельные дисгармоничные места в списке К-Б. Участие Ефросина в записи этого памятника подтверждается целым рядом доказательств. Руку Ефросина выдают и само заглавие памятника («Задонщина»), и формулировка даты побоища, и «белозерские ястребы», и целый ряд церковновоинских оборотов в памятнике. Этого кирилловского старца весьма волновала не только Задонщина, но и другие эпизоды борьбы с татарами, в том числе «Тактамышевщина» и «За Доном Моматяковщина».[Лурье Я. С. Литературная и культурно-просветительная деятельность Ефросина в конце XV в.//ТОДРЛ. М.; Л., 1961. Т. 17. С. 138; Лихачев Д. С. О названии «Задонщина». С. 474–475. Воздерживается от окончательных суждений о характере редакторской деятельности Ефросина О. Коалик (Krolik. S. 69–71, 170).]

Как установил Я. С. Лурье, Ефросин чрезвычайно интересовался устным творчеством, легендами о Соломоне, воинскими повестями, природными явлениями («егда гром гремит») и «чудесными» предсказаниями. «Интерес к описанию природы и животного мира, — пишет Я. С. Лурье, — вот та характерная для всех ефросиновских сборников черта».[Лурье Я.С. Литературная и культурно- просветительная деятельность… С. 147.] Все эти мотивы так или иначе находят отражение в Задонщине.[В «Пчеле» (по списку ГИМ, Синод, собр., № 579, XV в.) приводится изречение Соломона: «иже он утверждает лжою, то пасет ветры и птицы крылатые». Этот мотив весьма близок к Краткой Задонщине.]

Краткая редакция Задонщины — небольшое по объему произведение — сохранила следы разнообразных литературных влияний. В ней слышатся отзвуки библейских образов легенд Соломонова цикла, Слова о погибели Русской земли (сохранился псковский список XV в.), «Истории Иудейской войны»,[В Кирилло-Белозерском монастыре хранилось три списка XV — нач. XVII вв. этого произведения (Мещерский Н. А. История Иудейской войны… С. 18, 20). Список 1462 г. (К-Б, № 53.1130) содержит V и VI главы «Истории», как и другой список конца XV в. вологодско-пермского епископа Филомел (ГБЛ, Музейное собр., № 3271).] а также, возможно, Слова Адама во аде к Лазарю.

Слово о погибели оказало влияние и на жанровые особенности Задонщины, и на ту «жалость» к Русской земле, которой проникнуто это произведение, и на его трагический колорит. «Историю» Иосифа Флавия Ефросин не только прекрасно знал, но и сам переписывал.[Лурье Я. С. Литературная и культурно- просветительная деятельность… С. 151.] Некоторые параллельные образы можно найти в Повести о разорении Рязани, которая, по наблюдениям А. Г. Кузьмина, сложилась на основании более раннего Сказания в начале XVI в.[Кузьмин А. Г. Рязанское летописание. М., 1965. С. 178–179.] Широта привлечения литературного и фольклорного материала для создания Задонщины выдает нам руку опытного книжника, каким был Ефросин.[Литературные параллели к Задонщине см. также: Frcek. S. 117–130. В сборнике ГИМ, Синод, собр., № 836 содержится приписка конца XV в. с заглавием Задонщины, начинающимся словами: «Сее слово съставлено именемь Софониа резанца». Речь, следовательно, идет о том, что памятник (Задонщина) написан от имени Софония, но не им самим] Но, в отличие от составителя Пространной редакции, автор Краткой сохранил целиком эпическую основу Задонщины, которую он органически сочетал с отдельными книжными мотивами.

Стремясь обосновать тезис о появлении списка К-Б в результате обработки Ефросином текста первоначальной Задонщины (близкой к Пространной редакции), Р. П. Дмитриева обратилась к изучению приемов редакторской правки Ефросином других древнерусских памятников. Однако результаты ее наблюдений оказались совершенно недостаточны для подтверждения этого вывода. Методически неверно уже то, что Р. П. Дмитриева изучает не всю творческую лабораторию Ефросина, а только те приемы, которые соответствуют ее представлению о характере работы этого книжника над К-Б. Она даже не ставит вопроса о том, был ли Ефросин только переписчиком (как она полагает) или он мог быть и автором тех или иных текстов. Далее она утверждает, что «наиболее яркой и основной особенностью редакторской работы является его стремление к краткости и лаконизму».[Дмитриева Р. П. Приемы редакторской правки книгописца Ефросина. С. 290.] Об особой «склонности к лаконизму» Ефросина можно было бы говорить, если б он систематически сокращал значительную часть памятников, которые им переписывались. Однако Р. П. Дмитриева приводит лишь отдельные немногочисленные примеры, которые вполне укладываются в манеру работы любого переписчика Древней Руси и не могут считаться показателем «творческого почерка» Ефросина. Из факта сокращения им некоторых текстов вывод о том, что он сократил и текст Задонщины, не вытекает. Но дело даже не в этом. Сами приемы сокращения источников при их переписке ни в коей мере не являются индивидуальной особенностью творчества Ефросина, а представляют собою типичную черту работы многих древнерусских книжников. Это, впрочем, вскользь отмечает и Р. П. Дмитриева. Ведь во всех случаях сокращения «Сказания об Индийском царстве» (за исключением, быть может, одного) нельзя выяснить, что они сделаны самим Ефросином. То же самое относится и к большинству купюр в Хождении игумена Даниила.

Р. П. Дмитриева устанавливает три типа сокращений, которые она связывает с творческим почерком Ефросина: а) простое изъятие текста, б) изъятие с переходными фразами, в) сокращение с библиографической отсылкой (на тексты Священного Писания и т. п.). Два первых из этих видов свойственны, по ее мнению, и работе Ефросина над Задонщиной. Но все они хорошо известны в древнерусской письменности и не отражают индивидуальной манеры Ефросина. Не являлось новшеством Ефросина и соединение двух источников воедино. Гораздо важнее для нас другое обстоятельство. Если считать, что Ефросин обработал первоначальный текст Задонщины, то он выступает перед нами человеком с совершенно определенными приемами работы. Так, он вводит в свой текст целые новые эпизоды и факты (плачи боярских жен, завершающие К-Б, посвист Пересвета, ехавшего на «вещем сивце», имена погибших воевод и многое другое). Ничего хоть сколько-нибудь аналогичного в работе Ефросина над другими памятниками Р. П. Дмитриевой установить не удалось. Она ссылается лишь на фразу Ефросинова списка «Истории Иудейской войны»: «с великаго же глада иудеи ядаху скотьскый гной», которой нет в других текстах этого памятника. Но слова «скотьскый гной» есть в источнике Ефросина. Поэтому его творчество здесь незначительно. Другой текст Р. П. Дмитриева приводит из Хождения игумена Даниила: «Христа