от нее просьбу прийти к ней, и я немедленно явился.

Это была бы правда, но человек, рыцарски относящийся к женщинам, не мог сказать ее.

Бедная, любимая, испуганная Лайла. В ту секунду, когда он держал ее в своих объятиях, стараясь успокоить, когда полиция стучалась в дверь и раздался голос Гревиля, он почувствовал, как бьется ее сердце, подобно маленькой трепещущей птичке, и испытал какое-то самозабвение, бесконечно нежное чувство — даже теперь, при воспоминании об этой минуте, кровь бурлила в его жилах.

Его мысли коснулись будущего. Как только это недоразумение разъяснится, Лайла и он смогут открыто объявить о своей любви.

Гревиль понял, конечно, что Робин готов был страдать, защищая ее, спасая честь ее имени, так как любил ее всей душой; Гревиль понял это, — он даст ей свободу. Тогда они поженятся и уедут, если ей будет неприятно оставаться в Лондоне, уедут за границу, где он найдет себе работу.

Он откинул голову на скрещенные позади руки и начал мечтать о том, как сложится его жизнь с Лайлой, — стараясь совершенно не думать о причине его заключения в этой камере. Это была временная неприятность, которая значила так мало по сравнению с будущим.

И вскоре — быть может, из-за прогулки на открытом воздухе или под влиянием усталости и потрясения, испытанного им, когда он узнал об убийстве, — Робин крепко уснул. Его руки, лежащие под головой, затекли. В камере стало очень холодно. Он спал, и ему снилась сначала Лайла, а затем окопы. Внезапно он проснулся, словно от резкого толчка, и увидел Мартина, стоящего подле него с каким-то человеком, лица которого он не разобрал.

Робин попытался встать, улыбаясь и пожимая руку Мартину, и чуть не упал, стараясь подняться, но Мартин поддержал его.

Мартин проговорил:

— Бодрее, Роб! Ты сделан не из пуха, и усадил его обратно на стул.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал Робин, запинаясь.

Мартин обратился к высокому человеку, стоящему позади него:

— Можно мне с ним поговорить, Мики, хотя бы минуту?

— Хорошо, — отвечал Стэнтон коротко и вышел из комнаты.

— Ну, теперь, — обратился Мартин к Робину, — исповедывайся, безумец.

— Я все сказал, — ответил Робин, слегка улыбаясь.

Слушая его слова, Мартин ясно сознавал глубину нависшего над братом несчастья.

Мики Стэнтон объяснил ему все достаточно ясно; он сказал:

— Робин сознался в совершении убийства. Нет никакого сомнения в том, что он защищает эту маленькую обольстительницу Лайлу Гревиль. но это обстоятельство не спасет его, если он будет упорствовать в своих показаниях. Он должен изменить их или совершенно от них отказаться. Говорю вам откровенно. Мартин, это убийство для меня загадка, но единственная истина, в которой я не сомневаюсь, это то, что ваш брат его не совершил. Все же убийца не пойман и, если Робин не изменит своих показаний, ему придется жестоко поплатиться.

— Он расскажет мне обо всем, — отвечал Мартин уверенно.

Теперь же, когда Робин стоял перед ним, он чувствовал, что его уверенность медленно исчезает. Он понимал, что Робин ничего не расскажет ему.

Спустя полчаса вернулся Мики и сказал Робину:

— Ложитесь лучше в кровать. Я немногим могу помочь вам: я приказал подать сюда чай и хлеб с маслом. Поешьте и ложитесь спать.

Он вышел вместе с Мартином, и дверь тяжело захлопнулась за ними, ключ повернулся в замке, и послышался стук удаляющихся шагов, который сильно взволновал Робина. Он начал задыхаться, лицо его покрылось потом. Бросившись к двери, он понял бесцельность своего движения. Постепенно ему удалось овладеть собой — он даже слегка улыбнулся. Несомненно, истинный убийца будет обнаружен, а его освободят. Тогда он выдумает какую-нибудь басню, чтобы объяснить свое присутствие в комнате Лайлы. Если только ему вернут свободу, все можно будет устроить к лучшему.

Эти мысли придавали ему бодрость, а воспоминания об их объятии в ее спальне и о том часе в саду, когда она, наконец, сказала, что любит его тоже и не может расстаться с ним, утешали его в несчастье. Подобно всякому истинному влюбленному, Робин пытался вытеснить из своей памяти все неприятные минуты, думая только о счастливых. Он не помнил о своей страстной просьбе разрешить ему поговорить с ее мужем, о ее категорическом отказе, об их поездке домой, о недовольстве Лайлы, пока он не уступил ей и не попросил прощения за грех, никогда им не совершенный.

Тюремный служитель принес ему чай и хлеб с маслом.

Было очень поздно и беззаботная молодость взяла верх — он поел и растянулся на жесткой кровати.

Но ему не спалось. Каждый звук, даже самый слабый, доходил до его ушей. Он начал думать о всех тех людях, которые до него лежали на этой кровати и смотрели на эти стены в ожидании, пока первый луч рассвета не озарит темноту. Внезапно между решетками окон легла золотая полоса, где-то запела птичка; забрезжила заря летнего дня. Робин поднялся и почувствовал огромное желание выкупаться и выкурить папиросу. Он подумал с глубоким сожалением о том, что делал вчера в это время. Около половины восьмого Меджи Энн внесла к нему в комнату чай, села на его кровать и начала говорить с ним о приезде Мартина. После этого он поднялся, позавтракал и поспешил на автобус, уходивший в Уайтхолл, чувствуя все время радостное возбуждение, так как Лайла обещала поехать с ним во Флондерс.

Неужели это было только вчера? Ему казалось, что с тех пор прошли годы.

В эту минуту в замке снова повернулся ключ, отворилась дверь и вошел лорд Гревиль в сопровождении служителя. Он пожал руку Робину своей ледяной рукой.

— Раннее посещение, не правда ли? — сказал он обычным любезным тоном. — Я хочу вам предложить свою помощь, Вейн. Корстон находится сейчас в Хумбурге, но я телеграфировал ему, прося вернуться. Я хотел бы, чтобы он защищал вас. Он не только мой друг, но и лучший юрист в нашей стране.

— Вы очень любезны, — отвечал Робин. Он не сводил глаз с лица Гревиля. Тот спокойно встретил его взгляд и продолжал торопливо:

— Конечно, я уверен в том, что не вы убили этого несчастного Кри. Мне кажется наиболее вероятным предположение, что это сделал какой-нибудь из моих цветных слуг, обиженный покойным, так как преступник воспользовался для своего дела кинжалом из моей африканской коллекции. Убитый был, кажется, шантажистом по профессии. Но это все не имеет отношения к нашему разговору. Я пришел сюда сказать вам, что я сам позабочусь о вашей защите, и поблагодарить вас от имени моей жены и от моего собственного за ваш немного безумный, но рыцарский поступок. Лайла заболела — это событие потрясло ее. Врач не велел ей покидать кровать, и я вполне согласен с его мнением. Как только Лайла поправится, она, вероятно, сама напишет вам.

Робин отвечал:

— Я очень огорчен тем, что Лайла больна. Вы проявляете большую любезность, предлагая вызвать Корстона, но мой брат вернулся прошлой ночью, и он…

— О, тогда, конечно, он сам позаботится обо всем, — согласился лорд Гревиль и обратился к служителю: — Мне кажется, что мой срок уже истек. Прощайте пока, Вейн.

Они обменялись рукопожатием, и Гревиль ушел.

Только спустя некоторое время Робину пришло в голову, что приход Гревиля принес ему некоторую пользу. Он знал теперь кое-что об убитом человеке и об оружии, которым было совершено убийство.

А Лайла, бедная, чувствительная малютка, слегла. Это известие было несравненно более важным, чем подробности убийства. Робин сел на край кровати и подпер руками голову. Он казался себе грязным, небритым и чувствовал смертельную усталость.