пробираться ли незамеченным или спокойно выйти из дома. Он вскарабкался обратно и увидел Лайлу в пеньюаре, прислушивающуюся к стуку в дверь.

Лайла подавила крик, проклиная в душе его ненаходчивость. Она думала о том, как спасти себя, а не его.

Он обнял ее и сказал страстным шепотом:

— Любимая, жизнь моя, не бойтесь. Что бы ни случилось, вы не будете страдать. Клянусь вам в этом!

Она с ненавистью посмотрела на его мужественное лицо, а он, ничего не замечая, улыбнулся в ответ и добавил:

— Я люблю вас!

Как будто в такие минуты кто-нибудь мог помнить о любви. Какой был в ней прок! В этот роковой час Лайла нуждалась в помощи человека, обладающего здравым смыслом, готового на любую ложь и обман, чтобы вывести их из создавшегося тяжелого положения. Рыцарское благородство! Любовь! Разговоры о том, что «все пустяки, пока мы вместе», казались ей чепухой и приводили ее в бешенство. Именно то обстоятельство, что они были вместе, влекло за собой такие ужасные последствия. В этот момент снова прозвучал спокойный, настойчивый голос Хюго:

— Отворите двери, Лайла, будьте так любезны.

Она помогла Робину спрятаться, прошла через комнату и повернула ключ в замке. Вошел Хюго, за ним Честер Кинн и еще какие-то люди. Лайла узнала, что в их доме было совершено убийство. Если бы ветер не дул так сильно, быть может, они не нашли бы Робина. Конечно, ей следовало сказать, что он не имел никакого отношения к этому преступлению, так как он был в то время, когда произошло убийство, в ее комнате, за запертой дверью.

Но Робин не хотел, чтобы она заговорила, он сам взял на себя вину, желая спасти ее. Она промолчала, только покоряясь его воле.

А теперь Хюго сидел подле нее, и она не смела с ним заговорить. Вошел дворецкий, пододвинул к дивану маленький столик и поставил на него серебряный поднос с сандвичами и бутылкой коньяка, как это обычно делалось, когда Хюго и Лайла возвращались домой после бала или приема.

Хюго начал наливать коньяк, а Лайла наблюдала за тем, как переливалась из бутылки в бокалы золотистая жидкость.

Он подал ей полный бокал.

— Я не могу… мне не хочется, — запротестовала она неуверенно.

— Попробуйте, — настоял Хюго ласково.

Лайла съела сандвич и отпила глоток.

Хюго пил коньяк, затягиваясь между двумя глотками папиросой. Лайла не спускала с него глаз. Ей показалось, что она давно не видела его, так как в течение последнего времени она не уделяла ему никакого внимания.

Она нашла его лицо мужественным и суровым. Как сильно поседели у него волосы за четыре года их брака — впрочем, эту седину она замечала и раньше.

Внезапно он нагнулся к ней и сказал:

— Итак, пришел конец…

Она ничего не ответила, так как чувствовала, что последние силы покидают ее. Значит, он не поверил лжи Робина. Гревиль, глядя ей прямо в лицо, добавил:

— …бедному Вейну.

Когда Мартин Вейн вышел из пульмановского вагона на вокзале «Виктория», он был готов целовать неприветливые стены этого здания. Он вернулся домой после трех лет изнурительной работы, чтобы отдохнуть, осмотреться и пожить немного с Робином. Он не ожидал, что Робин будет встречать его, так как написал ему из Марселя и получил в ответ телеграмму: «Радуюсь твоему возвращению. В течение недели дела требуют непрерывных поездок. Робин». Поэтому Мартин не испытал разочарования и начал неторопливо указывать носильщику на свой багаж.

— Этот чемодан и тот, и ящик для ружей с инициалами «М» и «В» в красном кругу.

Наконец, он сел в такси, положив часть чемоданов рядом с собой, а остальную часть укрепив позади машины, и поехал в Кенсингтон.

В этот июньский вечер Лондон казался Мартину раем; во всяком случае, он не желал в данный момент попасть в лучшее место и улыбался от радости при виде старых знакомых домов.

Музей естественной истории! Он помнил, словно это было вчера, как водил по праздничным дням Робина глядеть на доисторических животных, или, вернее, на их кости. Он сам так же, как и Робин, увлекался всеми странными, удивительными, чужеземными вещами.

Но теперь он пресытился жизнью в чужих странах, полной приключений. У него было в тот вечер чувство охотника, спускающегося с гор к себе домой. Собственно говоря, в определенном смысле его можно было назвать охотником, а его ранчо в Буэнос-Айресе — дичью. Он отвлек свои мысли от озаренной палящим солнцем земли и задумался о доме на Викторина-Род, окруженном альпийским ракитником и боярышником, напоминающим разросшиеся розовые кусты.

— Дома!

Он выпрыгнул из такси, бросил быстрый взгляд на маленький домик, уплатил шоферу и пошел по узкой садовой дорожке. Ему отворил дверь мальчик, начавший объяснять:

— Мистера Вейна нет…

— Хорошо, — перебил Мартин, — я — капитан Вейн. Внесите в дом эти вещи. А где миссис Кэн?

Когда он произносил это имя, распахнулась полуотворенная дверь в конце коридора, и Меджи Энн Кэн выплыла ему навстречу, раскрыв объятия.

— Это ты, мой дорогой? — и его обняли с материнской нежностью руки женщины, заботившейся о нем в течение всей его жизни.

Спустя некоторое время, она отошла от него и начала его разглядывать.

— Немножко похудел, но хорошо выглядишь. Заходи, чай будет готов через пять минут.

— Где Робин? — спросил Мартин.

— Он уехал на автомобиле, — отвечала Меджи Энн. — Всю эту неделю он разъезжал и говорит, что это деловые поездки. Его очень огорчала невозможность встретить тебя на вокзале. Он вернется, как только освободится.

— Тогда мы себе сами устроим праздник сегодня вечером, — сказал ей Мартин. — Вы принарядитесь, сделаетесь красавицей, и мы отправимся кутить.

— Перестаньте шутить, — рассмеялась Меджи Энн. — А разве я не красавица в домашнем платье?

Мартин подошел к ней, обнял ее и поцеловал.

— Красавица, — отвечал он горячо. — Нет на свете лица, которое мне нравится больше, чем ваше, Меджи милая.

Он поднялся в свою комнату. Она ничуть не изменилась — те же школьные фотографии на стенах, то же зеркало, которое наклонялось вперед, если винт не был обернут куском бумаги. Наполняя ванну водой, он решил пойти в клуб, так как Робина не было дома. Интересно будет поглядеть на старых друзей.

В ящиках лежали его вещи, старательно вычищенные, выутюженные, при чем не была забыта ни одна мелочь его туалета. Меджи Энн вошла, когда он завязывал галстук и. сложив руки, смотрела на него. Впервые со времени начала войны она почувствовала, что наступил мир. Оба ее мальчика были дома, и оба были здоровы. Люди могли считать Робина красивее, но для нее лицо Мартина таило в себе какую-то особую привлекательность, которую Меджи Энн не могла определить подходящим словом. В нем есть что-то «свое», думала она, глядя на него с горячей любовью. Он похудел, но был еще достаточно широк в плечах,