а руки и ноги у него всегда были стройными. Она подошла к нему, оправила на нем пиджак, словно он был еще ребенком, и вынула чистый носовой платок из ящика.
Он улыбнулся ей:
— Не посмотрите ли вы еще, чистая ли у меня шея?
Они оба рассмеялись его шутке.
Мартин спросил:
— Как поживает Робин, как его служба?
— Очень хорошо, — отвечала Меджи Энн довольно. — Зимой он играл в футбол, а теперь увлекается теннисом и гольфом. Отправляется к начальнику каждый день ровно в девять часов и интересуется работой.
— Великолепно, — отвечал Мартин, слегка задумавшись. Он обнял рукой талию Меджи Энн, отличающуюся внушительными размерами.
— Спустимся вниз и угостите меня чашкой чаю. Я думаю пойти на часок в клуб…
В небольшой столовой стояли вазы с цветами. Робин отличался художественным вкусом. На пианино была сложена большая груда нот, а еще большая груда пластинок лежала возле граммофона. Это была уютная комната, но совсем не похожая на комнату мужчины. В ней стояла старинная мебель, крытая ситцем, и два стеклянных шкафчика, один с китайским фарфором, а другой с изделиями из слоновой кости. Вся обстановка комнаты принадлежала их матери. Ее портрет кисти Сержанта был единственной в ней картиной. Она улыбалась с него Мартину, в то время как он сидел, вытянув длинные ноги и откинув светловолосую голову в ожидании, пока Меджи Энн наливала ему чай.
Он сказал прочувствованным голосом:
— Как приятно возвратиться домой!
— Да, давно пора было тебе приехать и подумать о своей женитьбе, — заявила Меджи Энн.
Мартин рассмеялся. Он привык к тому, что Робин и он называли «формулой Меджи Энн».
— А может быть, я уже влюбился в прекрасную бразильянку?
— Надеюсь, что у тебя для этого слишком много здравого смысла, — отвечала Меджи Энн, но в глазах ее затаилась тревога.
— Нет, нет, — успокоил ее Мартин. — Я вернулся к вам таким же, как и уехал, никем не любимым и одиноким.
— А чья вина, что тебя никто не любит? — проворчала Меджи Энн.
— Я посмотрю, чем тут можно будет помочь, — обещал ей Мартин, вставая и зажигая папиросу. — Между прочим, Робин еще не помолвлен?
— Я ничего не знаю, — отвечала Меджи Энн уклончиво. — У него было несколько увлечений.
— Если несколько, значит, они не опасны, — утешил ее Мартин. — Все к лучшему! Я же остался вам неизменно верен.
Меджи Энн смотрела ему вслед, когда он спускался по лестнице. Его походка ничуть не изменилась с тех пор, как он играл у Лордса в крикет — а это было пятнадцать лет тому назад. Счастье еще, что его шляпу удалось предохранить от моли. Он был ее любимцем, несмотря на то, что Робин больше нуждался в заботе.
— Неужели это старина Вейн? — сказал Ломакс. Вслед за ним подошел Соммерфильд, а затем Морден.
Они пообедали вместе и пошли в «Колизей». Возле Мартина сидел Стэнтон, который был так же рад увидеть Мартина, как Мартин его. Они подняли один тост за прошедшие дни и второй, произнесенный с меньшим увлечением, за будущее.
— Я думаю остаться тут на некоторое время и поиграть в поло, — заявил Мартин. — Я оставил двух людей управлять моим ранчо.
— А я по-прежнему работаю в Скотленд-Ярде, — сказал Мики, — тяну все ту же лямку.
Они забыли о спектакле, увлекшись разговором об Аргентине, о Франции, о последних больших процессах. Мики служил во время войны вместе с Мартином, и между ними возникла дружба, на которую не оказывало влияния ни время, ни расстояние. Они оба были одинокими людьми. Стэнтон зарабатывал свой хлеб с десятилетнего возраста и мог рассчитывать только на самого себя. Мартин, осиротевший в двадцать лет, заботился с этого времени о себе и о маленьком Робине. Он питал к Робину глубокую привязанность и нежность, которую старался скрыть и которая зародилась вследствие полной зависимости Робина от него.
Он испытал наибольшую радость в своей жизни, получив год тому назад от Робина примирительное письмо, ясно показывавшее, что недоразумение, возникшее вследствие разговора о Лайле Гревиль, улажено.
Мики спросил:
— Как поживает Робин? Я встретил его на днях и нашел, что он выглядит очень хорошо. Слышал, что он служит и поглощен своей работой.
— Я очень доволен, — ответил Мартин. — Я не видел его еще.
Стэнтон и он не расставались до полуночи; Мартин проводил Мики до Скотленд-Ярда, взял такси и поехал домой.
Он провел счастливый вечер и чувствовал приятную усталость и удовольствие от сознания, что ляжет спать в Лондоне, в Англии.
Окна его комнаты были раскрыты настежь, и легкий ветерок шевелил белые муслиновые занавески. Издали доносился неясный шум городских поездов и четкий стук подошв случайных прохожих о мостовую.
Мартин заснул немедленно и спал уже почти в течение часа, когда его разбудил телефонный звонок.
Он сел в кровати и снял трубку. Он был спокоен, хладнокровен и бодр, как человек с железными нервами и огромной выдержкой.
Голос Мики Стэнтона произнес «Алло».
— Алло, это Мартин, Мик.
— Прошу вас приехать сюда немедленно.
— Что случилось?
— Приезжайте.
Мартин поколебался секунду и спросил:
— Робин?..
Снова прошла секунда нерешительности, и голос Мики отвечал:
— Да.
— Я буду у вас через десять минут, — отвечал Мартин, повесил трубку и выскочил из кровати. Ровно через десять минут его такси подъезжало к воротам Скотленд-Ярда.
Очутившись, наконец, наедине, вдали от любопытных взглядов окружающих, после мучительных формальностей допроса, прислушиваясь к равномерному стуку шагов часовых, который, казалось, говорил «раз… два… раз… два — я закон», Робин почувствовал, что силы покидают его. Он прижал голову к холодной стене и постарался разобраться в том, что произошло. Из того положения, в котором он очутился, не было никакого выхода. Не было никакой возможности объяснить иначе положение вещей и спасти себя и Лайлу. Его мучила мысль об огласке, которую получила эта история. А Мартин приезжает сегодня ночью. Как он будет потрясен!
Не существовало другого ответа на прямо поставленный вопрос, почему он очутился в спальне у Лайлы. Человек, имеющий каплю совести, не мог бы сказать на его месте:
— Я ничего не знаю об этом происшествии. Я скрылся тут, оттого что влюблен в Лайлу. Мне передали
