просто один из начинающих столичных стихотворцев, а поэт-крестьянин. Это, очевидно, побуждает Блока изменить свое намерение и принять Есенина. Ведь это он, Блок, а не кто-нибудь другой еще в 1908 году писал в своих стихах:

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые

Как слезы первые любви!

Не принять поэта-крестьянина, который пришел к нему, Блоку, он, конечно, не мог. Россия, ее судьба давно стали смыслом жизни Блока:

О, Русь моя! Жена моя! До боли

Нам ясен долгий путь!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

И вечный бой! Покой нам только снится...

Эти строки, наполненные любовью к России, родились в сердце Блока еще в те годы, когда 'крестьянский сын' Сергей Есенин только-только начинал 'слагать' свои первые стихи.

Позднее, в тревожном 1914 году, Александр Блок, сознавая меру ответственности художника перед историей и будущим, взволнованно писал:

Рожденные в года глухие

Пути не помнят своего.

Мы - дети страшных лет России

Забыть не в силах ничего.

Осенью того же четырнадцатого года Блок отмечает в дневнике: 'Последний срок для представления в 'День' отчета о своих чувствах, по возможности к Бельгии, в стихах или прозе. Я же чувствую только Россию одну'.

Характерно свидетельство одного из современников Блока, относящееся к марту 1915 года: 'В зале Армии и Флота был большой вечер поэтов. Читал весь цвет стихотворчества. Седовласый Сологуб, явясь публике в личине добродушия, славословил 'невесту Россию'. И неожиданно, не в лад с другими, весь сдержанный и точно смущенный, появился на эстраде - в черном сюртуке - Александр Блок. Его встретили и проводили рукоплесканиями совершенно иного звука и оттенка, нежели те, с которыми только что обоняли запах северянинской пачули. Волнуясь, он тоже прочел стихи о России, о своей России и о человеческой глупости, прочел обычным, холодноватым и все-таки страстным, слегка дрожащим голосом, приглушенным и чистым одновременно...'

Чувство кровной сопричастности к судьбе России становится все более определяющим и для молодого рязанского поэта.

Поначалу при встрече с Блоком Есенин сильно волновался. 'Когда я смотрел на Блока, - с улыбкой рассказывал он позднее, - с меня капал пот...' Волнение вскоре прошло. Помог этому Блок, обладавший редким даром чуткого и отзывчивого собеседника. 'Больше всего меня поразило, вспоминает один из поэтов, который еще в 1909 году пришел к Блоку школьником, с тетрадкой стихов, - как Блок заговорил со мной. Как с давно знакомым, как со взрослым, и точно продолжая прерванный разговор. Заговорил так, что мое волнение не то что прошло - я просто о нем забыл'.

Так же непосредственно, как с равным, Александр Блок разговаривал с Сергеем Есениным.

Позднее, будучи известным поэтом, Есенин с благодарностью вспоминал, как Блок во время первой встречи посвящал его и 'секреты' поэтического мастерства. 'Иногда важно, - говорил он в 1924 году одному начинающему стихотворцу, - чтобы молодому поэту более опытный поэт показал, как нужно писать стихи. Вот меня, например, учил писать лирические стихи Блок, когда я с ним познакомился в Петербурге и читал ему свои ранние стихи.

Лирическое стихотворение не должно быть чересчур длинным, говорил мне Блок.

Идеальная мера лирического стихотворения 20 строк. Если стихотворение начинающего поэта будет очень длинным, длиннее 20 строк, оно, безусловно, потеряет лирическую напряженность, оно станет бледным и водянистым. Учись быть кратким!.. Помни: идеальная мера лирического стихотворения 20 строк'.

Да, 'все на свете повторимо...'. Прошло всего десять лет, и вот Есенин, как старший, по-блоковски мудро уже напутствовал начинающего поэта.

В годы юности Есенин считал Блока 'первым поэтом'. Доверие и любовь к Блоку родились у него еще задолго до того времени, когда он впервые пришел к Блоку на Офицерскую улицу: '...Я уже знал, что он хороший и добрый, когда прочитал стихи о Прекрасной Даме'.

Спустя несколько дней после встречи Есенин, как свидетельствует В. С. Чернявский, '...говоря о Блоке, с нежностью вспоминал, как тот беседовал с ним об искусстве. 'Не столько говорил, сколько вот так объяснял руками... 'Искусство - это, понимаете...' А сказать так и не умел. По-видимому, замечает Чернявский, - Блок искал особенного для него языка'.

Есенин пришел к Блоку со стихами, наполненными подлинно народным 'чувством родины':

Тебе одной плету венок,

Цветами сыплю стежку серую.

О Русь, покойный уголок,

Тебя люблю, тебе и верую.

Но Русь всегда жила беспокойно, тревожно: то грудью вставая против иноземных врагов на поле Куликовом и под Бородином, то озаряясь всполохами народных мятежей и восстаний.

Вместе с картинами родной природы, с образами, 'выхваченными' непосредственно из деревенской жизни, героями юношеских поэм Сергея Есенина становятся и Евпатий Коловрат, и сподвижник Степана Разина 'верный сын' Василий Ус, и Марфа Посадница. Образы эти очерчены молодым поэтом порой еще как бы пунктиром; они недостаточно конкретны исторически. Но по своим былинно-песенным, народным истокам они были созвучны романтически-легендарным героям блоковского цикла стихов 'На поле Куликовом'...

Какие есенинские стихи мог услышать Блок? Всего вероятнее, ранние стихи, которые позднее вошли в первую книгу поэта 'Радуница'.

Есенин читал одно, другое, третье стихотворение. Блок слушал. За свою жизнь Блок видел многих поэтов, и начинающих и именитых. Его трудно было удивить. И все же Есенин удивил, а вернее, взволновал Блока. 'Стихи свежие, чистые, голосистые'. Не часто, требовательный к себе и другим, Блок столь высоко отзывался о стихах, которые слышал впервые. Лаконичная, вместе с тем в высшей степени емкая и проницательная оценка стихов Есенина Блоком говорит о многом. 'Поэт - эхо, - писал в марте 1915 года одному из своих корреспондентов Максим Горький, - он должен откликаться на все звуки, на все зовы жизни... У Вас много ветра, осени, неба, но мало человека, мало песен души его. А эти песни - самое интересное, именно они-то и являются вечными темами истинной поэзии'.

В стихах молодого рязанского поэта было много 'песен души', души прекрасной, глубоко народной, порой еще юношески наивной, но всегда светлой и чистой. В них звучал голос родной земли. Отсюда их живой, многословный язык, их 'голосистость'. Ни тлен декадентской поэзии, ни мутный поток верноподданнических виршей не успел еще коснуться таланта юного рязанца.

'Первое впечатление совершенно пронзило слушателей - новизной, трогательностью, настоящей плотью поэтического чувства... - вспоминает В. С. Чернявский, вскоре после Блока услышавший стихи Есенина. - И менее, и более впечатлительные чувствовали, что здесь - в этих чужих и близких, но подлинных и кровных песнях - радостная надежда, настоящий русский поэт'.

Позднее, в 1916 году, один из рецензентов первой книги Есенина 'Радуница' писал: 'Усталый, пресыщенный горожанин, слушая их, приобщается к забытому аромату полей, бодрому запаху черной, разрыхленной земли, к неведомой ему трудовой крестьянской жизни, и чем-то радостно новым начинает биться умудренное всякими исканиями и искусами вялое сердце'.

Все это будет сказано уже после Блока. Он первым открыл талант Есенина, первым услышал 'песни души' рязанского поэта и 'сразу признал' его. А главное - ввел в большую литературу.

Во время первой встречи Блок сам, лично, отобрал для печати шесть стихотворений Есенина! По существу, это был небольшой цикл, первый в жизни рязанского поэта. Важным был еще один шаг, который предпринимает Блок, озабоченный дальнейшей судьбой Есенина. Понимая, как трудно напечататься в