'Оставьте!

О нем это,

об убитом, телеграмма.

Ах, закройте,

закройте глаза газет!'

20 ноября 1914 года Маяковский впервые напечатал это стихотворение в московской газете 'Новь'. Через три дня, 23 ноября, в этой же газете Есенин опубликовал стихотворение 'Богатырский посвист'. Отдельные мотивы этого стихотворения получат свою дальнейшую разработку в есенинской 'Руси'.

Так 'встретились' два поэта. Через год они познакомятся лично. Позднее - будут встречаться на литературных вечерах, в редакциях, спорить на диспутах и в печати о России и Америке, о футуризме и имажинизме. Доходя порой в этих спорах до 'отрицания'.

При всем том горькие и живые строки Маяковского о войне Есенин запомнит надолго, если не навсегда. 'Вечер. Идем по Тверской, - вспоминает Иван Грузинов одну из своих встреч с Есениным в 1920 году. - Есенин критикует Маяковского, высказывает о Маяковском крайне отрицательное мнение.

Я:

- Неужели ты не заметил ни одной хорошей строчки у Маяковского? Ведь даже у Тредьяковского находят прекрасные строки?

Есенин:

- Мне нравятся строки о глазах газет: 'Ах, закройте, закройте глаза газет!'

И он вспоминает отрывки из двух стихотворений Маяковского о войне: 'Мама и убитый немцами вечер' и 'Война объявлена'.

Читает несколько строк с особой, свойственной ему нежностью и грустью...'

Стихи Маяковского о войне тогда же, в февральские дни пятнадцатого года, впервые услышал Горький, который незадолго до этого писал одному из своих адресатов в Сибирь: '...Общее впечатление - и не мое только таково, что люди потихоньку разбираются в хаосе эмоций, возбужденных войною, начиная кое-что критиковать, желая в чем-то разобраться. Особенно - ничего, однако - веет некий новый дух, становится свежее, умнее'.

Этого веяния 'нового духа' царизм страшился едва ли не больше, чем немецких штыков Вильгельма. Каждому, кто поднимал мужественный голос протеста, грозила тюрьма, каторга, ссылка. Царизм не останавливался ни перед чем. В феврале 1915 года были сосланы в Сибирь выступавшие против войны депутаты-большевики.

В те дни В. И. Ленин, решительно осуждая беззаконие и произвол царских властей, писал: 'Расправа с 'внутренними врагами' проведена быстро, и на поверхности общественной жизни опять не видно и не слышно ничего, кроме бешеного воя тьмы буржуазных шовинистов...'

В те же дни, в связи с позорным судилищем над депутатами большевиками, Горький в одном из писем замечает: 'Помолчим до времени. И немота, порой, красноречива'. К этому времени Горький освобождается от некоторых эмоциональных заблуждений, касающихся характера и социальной сущности войны, которые возникли у части русской интеллигенции в первые недели военных действий и которые он поначалу в чем-то разделял. Он стремится объединить и сплотить вокруг задуманного им издательства и журнала тех писателей, которые пытались поднять свой голос против 'тьмы буржуазных шовинистов и честно разобраться в происходящих событиях.

В условиях жестокой военной цензуры казалось почти невозможным создать такой журнал. И все же такой журнал стал выходить. Это была горьковская 'Летопись'.

'Журнал имеет резко оппозиционное направление с социал-демократической окраской, - докладывает 'по начальству' царский цензор. - В отношении к переживаемой Россией великой отечественной войне журнал 'Летопись' следует отнести к числу пораженческих изданий'.

Вскоре после того, как Горький услышал Есенина, он напечатал в 'Летописи' его стихотворение 'Молебен' ('Заглушила засуха засевки...'). Алексей Максимович намеревался поместить в журнале и поэму Есенина 'Марфа Посадница'. Но царская цензура запретила ее печатать... Все это ждало Есенина впереди...

А пока никому не известный в столице молодой рязанский поэт шагал по оживленному и шумному Невскому проспекту. Считанные минуты отделяли его от заветной цели. Позднее, в 1924 году, Есенин рассказывал одному из поэтов-современников: 'Блока я знал уже давно - и только по книгам, конечно. Был он для меня словно икона, и еще проездом через Москву я решил: доберусь до Петрограда и обязательно его увижу. Хоть и робок был тогда, а дал себе зарок: идти к нему прямо домой. Приду и скажу: 'Вот я, Сергей Есенин, привез вам свои стихи. Вам только одному и верю. Как скажете, так и будет'.

Ну, сошел я на Николаевском вокзале, с сундучком за спиной, стою на площади и не знаю, куда идти дальше - город незнакомый. А тут еще такая толпа, извозчики, трамваи - растерялся совсем. Вижу - широкая улица, и конца ей нет. Невский. Ладно, побрел потихоньку. А народ шумит, толкается, и все мой сундучок ругают. Остановил я прохожего, спрашиваю: где здесь живет Александр Александрович Блок? - Не знаю, - отвечает, - а кто он такой будет? Ну, я не стал ему объяснять, пошел дальше. Раза два еще спросил - и все неудача. Прохожу мост с конями и вижу - книжная лавка. Вот, думаю, здесь уж наверно знают.. И что же ты думаешь, действительно раздобылся там верным адресом. Блок у них часто книги отбирал, и они ему с мальчиком на дом посылали.

Тронулся я в путь. А идти далеко. С утра ничего не ел, ноша все плечи оттянула. Но иду и иду. Блока повидать - первое дело. Все остальное потом' (подчеркнуто мной. - Ю. П.).

9 марта 1915 года Блок отмечает в записной книжке: 'Перемышль сдался. Усталость. - Днем у меня рязанский парень со стихами'. Документы, свидетельства современников позволяют довольно точно воссоздать атмосферу и важнейшие моменты первой встречи двух поэтов, встречи, которой суждено было сыграть такую важную роль в творческой судьбе Есенина. Как бы предчувствуя это, Есенин настойчиво просит Блока принять его. 'Александр Александрович, - обращается он к Блоку. - Я хотел бы поговорить с Вами. Дело для меня очень важное (подчеркнуто мной. - Ю. П.). Вы меня не знаете, а может быть, где и встречали по журналам мою фамилию. Хотел бы зайти часа в 4. С почтением. С. Есенин'. На этом коротком есенинском письме Блок, после встречи, записывает: 'Крестьянин Рязанской губ., 19 лет. Стихи свежие, чистые, голосистые, многословный язык. Приходил ко мне 9 марта 1915'.

Менее известна другая, очень важная записка Есенина: 'Я поэт, приехал из деревни, прошу меня принять'.

Почему Есенин вынужден был дважды обращаться к Блоку? Возможно, он не застал Блока дома. Но вероятнее всего другое. В те дни Блок чувствует себя особенно одиноким и усталым. 28 февраля 1915 года он записывает в дневнике: 'Плохо в России'. И далее о себе: 'Гулянье. Шлянье - апатия'.

1 марта: 'Брожу, ленюсь, тоскую...'

2 марта: 'Нашел равновесие в работе над стихами'.

3 марта: 'Корректура Григорьева и 'Стихов о России'. - Бодро, хоть почти не спал'.

5 марта: 'Усталость. Стихи'.

7 марта: 'Тоска, хоть вешайся'.

8 марта: 'Усталость'.

Так бывало и раньше. Вспомним стихи:

Ночь, улица, фонарь, аптека.

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала.

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

То был двенадцатый год. А теперь - эта страшная, чуждая народу война. 'Плохо в России...' Нервы поэта обострены. В таком душевном состоянии не до встреч. Особенно с незнакомым человеком. Вот почему, вероятнее всего, первая записка Есенина к Блоку остается без ответа. Но проситель настойчив. За первой он посылает вторую записку. Из нее Блоку становится очевидным, что на этот раз его просит принять не