Янка поплелся к своей парте.

Изобретателям электронно-подсказочной машины был нанесен страшный нравственный удар.

Усаживаясь рядом с другом, Янка зло отодвинул от себя ЭПМ-1 и ворчливо пробурчал:

— Охота была возиться с этой штукой!.. Учишь, учишь, пока закодируешь, и все зря…

— И правда! — встрепенулся Генка. — Для того чтобы закодировать урок, нам приходится здорово трудиться… Легче просто выучить… По крайней мере совесть будет чиста, а потеть придется куда меньше…

Так была решена судьба ЭПМ-1.

Урок продолжался. Быстро обретя внутреннее душевное спокойствие, Янка с любопытством смотрел на очередного ученика, вызванного к доске. Про самого Янку все уже позабыли.

Все, кроме одного.

Этим одним опять-таки был Рыжий, Витька Тарасюк.

Он, еще в то время когда Генка без запинки перечислял все предлоги, не образованные от других частей речи, заметил какие-то подозрительные манипуляции, совершаемые Янкой под партой.

Еще больше насторожила Витьку та уверенность, с которой отвечал Генка. Тут что-то не так. Отталкиваясь от выражения «говорить как по писаному», о Генке можно было сказать, что он отвечал «как по подсказанному».

Но, как уже отмечалось, никаких шпаргалок на парте не было видно и Янка все время сидел с закрытым ртом. Впрочем, если бы он его даже и раскрыл, это принесло бы Генке скорей вред, чем пользу.

В голове Рыжего, только что пережившего неслыханное унижение, роились планы мести, один страшнее другого. Хорошо бы взорвать парту, на которой сидели Генка с Янкой, или загипнотизировать умника Генку, чтобы у него отшибло память. Неплохо было бы разбить стекло в учительской и свалить на друзей…

Витька злился еще больше от того, что все эти планы были совершенно невыполнимы. Взрывчатки достать негде, гипнотизировать Витька не умел, а незаметно разбить стекло в учительской не так-то просто.

И оскорбленный остановился на классическом способе мести, известном еще школьникам древнего Рима. Он подговорит ребят, и они изобьют Генку с Янкой.

Приняв такое решение, Витька облегченно вздохнул и торжествующе посмотрел на друзей. А те, словно забыв о его существовании, вернулись к прерванным разговорам о том интересном походе, который их ожидал завтра.

Само собой разумеется, что они старались разговаривать незаметно для Нины Петровны, почти шепотом.

Однако тренированное ухо Рыжего сразу уловило суть разговора. Его враги собирались завтра после уроков пойти в Исторический музей, на какую-то выставку. Генка с умным видом шипел о необыкновенном наконечнике, который он должен видеть во что бы то ни стало.

Время летело. Урок приближался к концу. Продолжая вслушиваться в шепот врагов, Витька понемногу начал успокаиваться. Спустившись на грешную землю с высот фантазии, распаленной гневом, он понял, что план мести, по которому Генку и Янку предполагалось избить, — тоже нереален. На такое дело ребят подговорить не удастся.

И Витька решил следить за своими врагами, смутно догадываясь, что историческим наконечником можно будет по крайней мере одного из них ранить в самое сердце. Как это осуществить на практике, Рыжий пока еще не знал.

На другой день Генка и Янка отправились в музей. Чтобы попасть в него, надо было пересечь всю старую часть города. Это был очень интересный район. Генка любил бродить здесь. Почти на каждом шагу встречались старинные здания, на которых были прибиты аккуратные желтенькие таблички: «Архитектурный памятник. Охраняется государством». Переулки, где не разъехаться и двум всадникам; живописные тупики, оканчивающиеся домиками, словно перенесенными из книг Дюма; высокие и темные купеческие амбары, с крюком наверху, напоминающим виселицу; большая площадь возле самого музея, которая помнила тяжелые шаги меченосцев…

Даже названия всех этих улиц, переулков, площадей и тупиков были очень интересными. Тут был и двор Конвента, и Английский дворик, и проходной Иванов двор. Одна из самых старых улиц почему-то называлась Новой, а одна из самых тихих — Шумной. Неподалеку находились улицы Грешников и Мучеников… О происхождении некоторых названий Генка легко догадался сразу же, как только перевел на русский язык. Так, Валовая улица наверняка получила свое название потому, что здесь когда-то проходил городской вал, ограждавший город от врагов; на Известковой, видимо, жили ремесленники, которые жгли известь… Но все же оставалось так много загадочного и непонятного, что Генке весь Старый город казался частью какого-то исторического музея, в котором без хорошего проводника можно просто заблудиться.

По особенно старым и особенно красивым улицам Генке даже хотелось пройти на цыпочках, — так действовала на него окружающая обстановка, свидетельница давно минувших времен.

Был ноябрьский серый день. Падал снег пополам с дождем, — частое явление в здешних местах. Под ногами стояли лужи. Мокрые голуби просительно заглядывали в лица прохожих. Из парадной двери домика, на фронтоне которого цветным камнем была выложена дата постройки «1745», вышел важный румяный малыш и с деловым видом принялся ковыряться палочкой в старинном водостоке.

Около музея не было никакого оживления. Выставка «Страницы рыцарских времен» привлекла только любителей старины, специалистов да немногих болельщиков, вроде Генки и его друга. Остальная, неизмеримо большая часть человечества, не заметив такого выдающегося события, продолжала спокойно заниматься своими делами.

Янка и Генка поднялись по вытоптанным ступеням, вошли в вестибюль, холодный и серый. Здесь их встретил красноносый и усатый музейный служитель Сирмгайле, объединявший в одном лице целое штатное расписание. Он был одновременно кассиром, контролером и швейцаром на вешалке.

Сирмгайле, или, как его между собой называли Генка с Янкой, Симгай, поступил в музей сравнительно недавно. С Янкой, а через него и с Генкой, у Симгая почти сразу же установились хорошие отношения. Этому способствовал ряд причин. Во-первых, в музее работала Янкина мать; во-вторых, к мальчикам очень тепло относился заведующий отделом средневековья Сергей Петрович.

А в-третьих, что, пожалуй, было самым главным, Симгай любил выпить и в этом состоянии становился удивительно добродушным. А так как выпивал он довольно часто, то, следовательно, часто пребывал в хорошем настроении.

С виду Симгай был довольно забавный — большеголовый, невысокого роста, с длинными руками, которые не знал, куда деть. Пышные усы его спускались по-запорожски, красные щеки были постоянно надуты, как у трубача, голова покрыта редкой растительностью неопределенного цвета. В свободное от службы время Симгай снимал форменный черный костюм и надевал старое пальтишко, перешитое из немецкой шинели, с большими коричневыми заплатами на локтях.

Друзья раздеваться не стали. На ходу сняв фуражки, они кивнули Симгаю и помчались мимо него по гулким коридорам.

Музей, как известно, был исторический. Здание, в котором он помещался, тоже было историческое. В коридоре потолок был сводчатым. Кое-где у входа в залы торчали большие деревянные раскрашенные фигуры святых — покровителей различных прибалтийских городов средневековья. Вдоль стен стояла домашняя утварь, которой пользовались люди четыреста или пятьсот лет назад; на стенах висели старинные географические карты, выцветшие, с разлохмаченными краями. Они были причудливо освещены уличным светом, падавшим в коридоры и залы сквозь витражи — цветные стекла, вставленные в длинные островерхие музейные окошки.

Быстро пробежав через несколько хорошо знакомых и поэтому неинтересных залов, друзья приблизились к сводчатому входу, над которым красовалась свежая надпись голубым по натянутому холсту: «Страницы рыцарских времен». У входа в сводчатый зал стояла Янкина мать, — гладко причесанная, еще довольно молодая, красивая, но грустная женщина. На ней, как и на Симгае, был служебный темный костюм с начищенными пуговицами.

— Здравствуйте! — восторженно пролепетал Генка.

Янкина мать всегда казалась ему неотъемлемой частицей чудесного мира старины. Если бы она об этом знала, она бы, пожалуй, еще рассердилась, но так как не знала, то ответила ласково: