углам… Прихожая, ведро воды стоит на столике. Из простреленного ведра бьют два фонтанчика воды, растекаясь на столе, покрытом белой клеенкой. На полу тряпье, валяется кружка. Вхожу в комнату – она пуста, обои висят лохмотьями. Весь потолок выщерблен осколками. По полу вдоль стен лежат матрасы, усыпанные стеклом и известкой. На полу валяется несколько использованных шприцев, кусок кровавого бинта.

– Они же тут были… – говорю, хотя это и так понятно Язве, Кизе и Андрюхе Коню, стоящим рядом.

– Кололись, что ли? – ни к кому не обращаясь, говорит Кизя.

Выглядываю в окошко – Саня, прижавшийся к стене, вздрагивает от неожиданности. Его автомат нацелен мне прямо в рот. Аккуратно отодвигаю ствол двумя пальцами. Улыбаюсь, хочу что-то сказать, но никак не придумаю что.

«Как хорошо, что никого здесь нет…» – думаю, стряхивая и слизывая обильную кровь с порезанной руки. С неприязнью плюю красным на землю.

Язву снова вызывает Шея.

– Пусто… – отвечает Язва. – Видимо, недавно ушли.

– Выдвигаемся в селение, – говорит Шея.

«Не может быть, что там кто-то есть…» – успокаиваю сам себя, глядя на лежащие чуть в отдалении дома. Извлекаю из кармана бинт (постоянно ношу его в кармане, используя вместо носового платка), обматываю руку.

– Сань, завяжи, – прошу подошедшего Скворца.

Саня по-девичьи аккуратно завязывает бинт.

«Какой он все-таки славный парень», – думаю с нежностью. Смотрю на часы – только семь утра с копейками… Весь день впереди. Я уверен, что ничего больше не произойдет. Ничего. Все будет хорошо.

Подходит отделение Хасана, все пружинистые, бодрые. За ними, одноцветные, маячат солдатики. К нам топает Шея.

– В селении две параллельные улицы, – говорит он. – Семеныч со взводом Столяра пошел по одной… Мы пойдем туда… – Шея указывает пальцем на ряд домов. – Аккуратно стучим, никому не хамим, спрашиваем, нет ли, случайно у них в доме боевиков. Здесь в обуви не принято в дом входить, разуваться мы, конечно, не будем, но ножки о половички надо вытирать.

– Подмываться не надо возле каждого дома? – спрашивает Астахов.

– Чего у тебя с рукой? – интересуется Шея, не отвечая.

– Порезался, – говорю я, глядя, как неприязненно смотрит Монах на Астахова.

– Да, с того края села, оказывается, вояки стоят, – говорит Шея. – Увидите людей в форме – не пальните случайно.

– Чего ж они так херово блокировали село? – спрашивает Язва; тон у него такой, что кажется, ответ ему как бы и неинтересен. Может быть, он подсознательно тоже рад, что заблокировали херово. А то бы… Понятно что.

Разделяемся на две группы. Шея с Хасаном идут по левой стороне, мы – по правой.

В первом же доме никто не открывает.

– Чего делать-то? – запрашивает Шею Язва.

– Эдак у нас гранат не хватит… – говорит Язва иронично, оглядывая длинную улицу, он ждет ответа.

– По своему усмотрению, – отвечает Шея по рации.

– Да на хрен он нам нужен, – решает Язва подумав. И в подтверждение своих слов несильно и презрительно пинает ногой дверь. – Пошли.

Выходим со двора. Скворец аккуратно закрывает за собой калитку. Где-то на другой стороне деревни бьет очередь.

– А хорошо живут… – говорит Кизя, оглядываясь на дом, не обращая внимания на выстрелы.

У следующей калитки Язва останавливается, глядя на землю.

– Сапогами натоптали, – говорит он.

– Кто? – спрашивает Скворец.

Язва молчит, глядя по сторонам. Обегаем с двух сторон белый кирпичный дом с красным фасадом. Язва с Кизей остаются у двери. Я, Степка Чертков, Андрюха Конь, Монах, Скворец идем вдоль фронтона.

– Открыто, – говорит Андрюха Конь, кивая на окно.

Не дойдя двух шагов до белых распахнутых створок, мы слышим неожиданный и резкий шум в комнате, где-то возле окна. Одновременно с другой стороны дома раздается звон, кто-то кричит. Застываю на месте, не зная, что предпринять.

Андрюха Конь делает шаг к раскрытому окну, хватает высунувшийся из окна ствол автомата правой рукой, автомат дает очередь, и пули брызжут по каменистой дорожке; запустив левую руку, Андрюха подцепляет кого-то в окне и, рванув, вытаскивает наружу. Бородатый мужчина в кожаной куртке, ухваченный Андрюхиной лапой за шиворот, вертится на земле, цепляясь за вырываемый из его рук «калаш».

«Боевик!» – понимаю я и смотрю на него так, будто увидел живого черта.

Андрюха Конь вырывает из его рук автомат и несколько раз бьет прикладом этого же автомата в лоб, в нос, в раскрываемый, сразу плеснувший красным рот чеченца. Степа Чертков помогает ногами, слишком часто и поэтому не очень сильно нанося удары в бок лежащему.

Опасливо заглядываю внутрь дома, вижу ковры на полу и на стенах, разбитое окно. Мелькает платье – кто-то выбегает из дома, туда, где стоят Язва и Кизя. Бегу к дверям предупредить.

Кизя, раздувая бледные тонко выточенные ноздри, уже держит за грудки, пытаясь остановить, женщину, чеченку, дородную бабу – это она была в доме. Кизя коротко бьет ее лбом в переносицу, она, охнув, обвисает у него в руках.

– Тяжелая… – говорит Кизя, не в силах удержать женщину, и потихоньку опускает ее, мягкую, будто бескостную, на приступкок.

– В дом затащите, – говорит Язва.

Мы берем женщину подмышки – они теплые, чувствую я; пытаемся стронуть, но не можем. Перехватываемся, взявшись за пухлые запястья женщины, и затаскиваем ее в прихожую.

– Сука, щеку распахала… – говорит Кизя, трогая щеку, на которой разбухают четыре глубокие царапины.

Заходим в дом, открываем шкафы, Кизя даже отодвигает незаправленный, с нечистым бельем диван.

Андрюха Конь, положив мощные лапы на подоконник, смотрит в дом, на нас. Лицо в розовых пятнах от злости и возбуждения.

Выходим на улицу, чеченец лежит скрючившись, в сознании. Смотрит безумными глазами, рот открыт, изо рта, из носа, со лба течет кровь. Голову ему трудно держать, он падает виском на землю, прикрывает глаза.

– Чего, потащим его с собой? – спрашивает у Язвы Степка, стоящий рядом с чеченцем.

Язва отрицательно качает головой. Кизя щелкает предохранителем.

«На одиночные поставил», – понимаю я.

Кизя кивком просит Степу отойти. Степа тихо, чуть не на цыпочках отходит от чеченца, словно боясь его разбудить. Кизя, проведя ладонью по изгибу сорокапятизарядного рожка, медленно переносит руку на цевье и сразу нажимает на спусковой крючок. Пуля попадает в грудь лежащего, он, дернувшись, громко хэкает, будто ему в горло попала кость и он хочет ее выплюнуть. Кизя стреляет еще раз, из шеи чеченца, подрагивая, дважды плескает красный фонтанчик. У Кизи до синевы сжаты, словно алюминиевые, покрытые тонкой кожей, скулы. Еще несколько пуль Кизя вгоняет в голый, выдувающий розовые пузырьки живот все слабее дергающегося человека. После шестого или седьмого выстрела чеченец слабо засучил ногами, словно желая помочиться, и затих. Новые пули входили в него, обмякшего и неподвижного. Только голова после нескольких выстрелов начала дробиться, колоться, разваливаться, утеряла очертания, завис на нитке глаз, потом отлетел куда-то с белыми костными брызгами, тошнотворными ляпками разбрызгался мозг, словно пьяный хозяин в дурном запале ударил кулаком по блюду с холодцом…

Отворачиваюсь. Хлопаю по карманам в поисках сигарет. Прикуриваю, глядя на большой палец с белой