«… Какая тягомотина, скорей бы уж…»

Смотрю на улицу, там появляются деревья, не знаю их названия. Какие-то деревья, из тех, что растут только в Чечне. По крайней мере, в Святом Спасе они точно не растут. Впрочем, я и тех деревьев, что растут в Святом Спасе, по названиям не знаю. Береза, дуб, клен – и все. А еще рябина… «Ой, рябина кудря-я-вая…» И калина. «Калина – это дерево?» Я не успеваю додумать. Машины снова останавливаются, моторы глушатся; какое-то время гудит БТР – тот, что шел первым, но вскоре и его глушат.

Все сидят молча.

Смотрю на улицу, вижу кабину машины, шедшей за нами, лицо шофера. Не могу понять его настроения, черты лица шофера расплываются. Зато появляется лицо Семеныча – он подошел к борту нашего кузова, заглядывает внутрь, командирским чутьем, нюхом оценивая состояние коллектива.

– Разомните косточки, ребятки… – говорит Куцый, видимо, оценивший наше состояние как нормальное.

Все с готовностью вскакивают с мест и поэтому долго приходится стоять согнувшись, дожидаясь, пока ближние к краю спрыгнут с машины; карманы разгрузки, отягощенные гранатами, тяжело свисают, мышцы спины и шея начинают ныть. Наконец подходит моя очередь. Спрыгиваю не очень удачно, потому что приземляюсь на пятки («Чему тебя учили?» – злюсь), боль бьет в мозг и теряется в нем.

Осматриваюсь по сторонам. Бродят люди, каждый о своем молится. Вижу нескольких мужиков в танкистской форме, а где танки? А, вот стоят…

Холмистая местность, никаких признаков жилья. Быть может, за тем холмом?

– За тем холмом… – доносится обрывок разговора.

Я оборачиваюсь. Стоят: Черная Метка, Семеныч и танкист без знаков отличия, но сразу видно – служивый никак не меньше капитана. Вояка указывает на холм рукой. Мне по-детски хочется их подслушать. Мне кажется, они говорят друг другу правду, какую нам постесняются сказать. Что-то вроде: «Пятью- шестью бойцами придется пожертвовать, а что делать…» Но я не двигаюсь с места. Даже отворачиваюсь от командиров.

Семеныч объявляет построение.

– Вот за тем холмом находится село… Совершаем марш-бросок. Рассредоточиваемся на холме, у взгорья, выше не забираемся, не светимся. Как только мы достигнем обозначенного рубежа, двинутся танки в объезд холма. Дожидаемся, когда они выйдут напрямую, и делаем рывок следом. До села триста или чуть более метров.

«А почему сначала мы побежим, а танки потом? – думаю я. – Танки быстро пойдут, и мы за ними не поспеем – километра полтора жилы рвать, поэтому сначала мы, – отвечаю сам себе. – Тем более что они вверх не полезут, а за ними бежать – круг давать… На полянке же наши чудо-машины в полный дух попрут. И мы за ними. Остается только уповать, чтобы танки не разбудили чичей, пока не выйдут на прямую. Если чичи, конечно, уже не проснулись.

Наверняка уже проснулись и еще вчера вечером пристрелялись к полянке. И мин там понаставили. Бляха-муха, какой ужас… Может, разбежаться и вдариться головой о кузов? Потом скажу, что у меня было минутное помешательство…»

– В нескольких, предположительно четырех ближних к поляне, домах и амбарах располагаются боевики, – продолжает Семеныч. – Возможно, они есть и в селе, но в селе есть и мирные люди, поэтому…

– Поэтому аккуратно, – вставляет Черная Метка.

– Ну щас, «аккуратно», – передразнивает его шепотом Астахов, – надо было с «вертушек» расхерачить это село…

– Что мы, пехота? – буркает кто-то недовольно неподалеку от меня.

– А что, спецназ? – спрашивает Астахов.

– Да, спецназ.

– Хотел, чтобы солдатики село взяли, а ты там зачисткой занимался? – зло говорит Астахов.

– Разговорчики, – обрываю я парней.

– При подходе, если не начнется бой, блокируем дворы, где предположительно находятся боевики, и дальше – по обстоятельствам. Если бой начнется раньше, окапываемся, подавляем огневые точки противника. Повторяю самое главное: поддерживать связь, командирам слушать рацию, бойцам слушать командиров – это раз. Идя за техникой, не кучкуемся – это два. Окапываться резво, чем глубже закопаемся, тем лучше.

– Может быть, лучше подкоп под село сделать? – говорит Язва тихо. – Вылезем, как кроты, из подпола… «А вот и мы!»

– Выходим через пять минут, – заканчивает Семеныч.

Пацаны вяло расходятся.

– Сергей! – говорит Язва, столкнувшись лицом к лицу с Монахом.

– Чего? – отзывается Монах неприязненно.

– Держи хрен бодрей, – зло отвечает Язва.

«Помолиться, что ли? – думаю. – Ни одной молитвы не знаю. Господи-Господи-Господи-Господи…»

Подхожу к машине, прислоняюсь плечом к борту. Хочется лечь. Внутренности уже высосаны, пустое нутро ноет, где-то на дне живота, как холодец, подрагивает недоеденный пауком, отвалившийся откуда-то ломоть мяса.

«Мое тело, славное мое тело…» – я пытаюсь почувствовать свои руки и сначала чувствую автомат, его холод, а потом, кажется, еще более холодные свои пальцы; еще я хочу почувствовать свою кожу, свои соски, и узнаю их, болезненные, сморщенные, как у старика, потершись о тельник.

«Мое тело», – еще раз повторяю я.

Пытаюсь согнуть и разогнуть пальцы, окоченелые, они не поддаются.

– Егор, строй своих.

«Чей это голос? Кажется, взводный что-то сказал…»

Выискиваю взглядом Кизю… Монаха… Степку Черткова… Скворца… Андрюха Конь стоит, расставив ноги, держит пулемет наперевес…

«Надо же, я еще людей узнаю…» – удивляюсь я.

Открываю рот, хочу что-то сказать, но раздается нечленораздельный, сипло-писклявый звук. Оборачиваюсь по сторонам: не заметил, не услышал ли кто… Говорю несколько слов шепотом: «Е-гор… из- за леса, из-за гор… Егор… едет дедушка Егор… сам на коровке… детки на лошадках… внучки на козлятах… а жена на сивом мерине…» Нет, дар речи меня еще не покинул.

– Строимся, братцы!

До того как мы взберемся на холм, нас, наверное, не убьют.

Построившись повзводно и с интервалом, топчемся нерешительно.

– С Богом, родные… – говорит Семеныч по рации.

Хватаю ртом воздух, ноги уже бегут, легко бежать, кажется, толкнусь сейчас и взлечу… Рассыпаемся по взгорью, интервал – пять-семь метров. Бегу первым. Пацаны чуть поодаль. Слышится топот и мерная тряска чего-то железного в карманах. В голове ни одной мысли. На голове шапочка, в руках автомат. Все на месте.

Подъем становится круче, сбавляем ход. Еще десять шагов, еще пятнадцать, еще пять… Так бы и взбираться на этот холм бесконечно.

«Сейчас выползем наверх, а там – море… И в море Дашенька», – неожиданно проносится в голове, как спугнутая птица, одна мысль.

– Стоп! – глухо говорит Шея.

Падаем на землю: ноги расставлены широко, левая рука, присогнутая в локте, выбрасывается вперед, в правой – ствол; при падении основной упор приходится на левую руку.

Семеныч, Шея и Столяр уползают выше, у всех троих бинокли. Замечаю, что они ползут к нескольким людям, уже пришедшим и разместившимся на холме до нас.

«Разведка, смотри-ка ты…»

Позади раздается ровное мощное гуденье.

«Танки».